Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века

Проснулся довольно поздно. Денщик доложил, что рота наша уже ушла на пикет, а меня ротный командир не приказал будить, чтобы я отдохнул после вчерашней фуражировки. День был великолепный. На небе ни облачка, а воздух такой свежий и чистый, что не хочется заходить в палатку. Я взял свой походный альбом и, сев на камень возле палатки, начал рисовать гору Гунибдаг, о которой теперь повсюду так много говорили. После обеда лег отдохнуть, но скоро проснулся от шума и громкого говора солдат. Множество горцев, пеших и конных, толпилось возле палатки генерала Ракусы. Я спросил одного из солдат, но толку от него не добился: не то горцы привели беглых и пленных, не то принесли имущество, отбитое у Шамиля. В это время толпа стала расходиться и часть ее направилась в нашу сторону: к нам вели двадцать пять беглых и пленных солдат, которых приказано разобрать поротно и впредь до особого распоряжения продовольствовать в ротах. В нашу роту были назначены пять мужчин и одна женщина. Мужчины были в азиатских платьях, с бритыми головами, с отрощенными бородами и ничем не отличались от горцев. Я обласкал одного из них, напоил чаем и, расспросив, узнал от него следующее. «Нас много в горах, и беглых и пленных. Большая часть нашей братьи поженилась на татарках, имеет детей и хозяйство, и нас ничем не отличали от коренных жителей аулов; многие, для виду, приняли даже магометанскую веру — таких еще больше любили старшины и наибы. Нам там было очень хорошо; но крещеному народу не жизнь между татарским сбродом — все тянуло к своим, а выйти от них нельзя; пуще же всего нас пугали гауптвахта и ссылка за побег. Вот недавно отдан по аулам приказ генерала, чтобы все беглые и пленные выходили из гор, что им Государь все прощает. Обрадовалась наша братья, и некоторые поторопились, побросали и жен, и все добро и пошли в лагерь; но татары переловили их на дороге и всех поубивали. Узнали мы это, присмирели и бросили свою думку задушевную: боязно стало, что поймают и убьют. Но вот наш старшина, желая верно прислужиться генералу, собрал всех нас, с женами и добром, которое мы могли взять с собою, и привел сегодня к генералу. Теперь, слава Богу, мы спокойны, что будем живы, пока Господь Бог терпит грехи наши; там же у этих нехристей всяк час надейся быть убитым. Здешние татары стали такими продувными, что и самого Шамиля не боятся. Вот намедни, кажись числа 30 или 31 июля, он проезжал через наш аул на эту гору Гунибдаг, со всем своим семейством. Жители про то узнали и засели в лесу у дороги. Как только проехал Шамиль со своим семейством и конвоем, они бросились на его казну, что ехала позади, и разграбили все дочиста. Лошадей отняли более тридцати; одних мешков с золотом и серебром забрали более восьми. Все промеж собой разделили, и один только мешок да чемодан с бумагами притащили вместе с нами к генералу. Но он, говорят, не принял этой казны, а отослал к Кибит-Магоме. С Шамилем уехали на гору не более 300 или 400 мюридов; в числе их было несколько беглых солдат. Про гору эту говорят жители, что она неприступна со всех сторон, что только и есть одна дорожка с противоположной от нас стороны, но ее сильно укрепили каменными стенками в несколько рядов и поставили против этой дорожки большое чугунное орудие; все же другие орудия, что были у Шамиля, сложены в ауле Инхте, неподалеку от Хунзаха». Мой гость, оказавшийся пленным казаком Терского казачьего войска, сообщил также, что его взяли в плен в садах на Тереке, что он в плену уже лет шесть и что дома, на Тереке, его ждет не дождется молодая жена; она несколько раз посылала ему записки, и ежели теперь его отпустят без следствия, то он, как стрела, полетит в родную станицу. Между пленными выделялся стройный мужчина с огромной бородой и болезненным лицом: это урядник того же войска, взятый в плен в каком-то деле, где он упал с лошади и, изнемогая от ран, остался незамеченным в густых кустах. Все пленные одеты были крайне бедно и походили на толпу нищих. Наши солдатики приняли их очень радушно, долго расспрашивали их и угощали.

4 августа, вторник.

Вечером, готовясь уже лечь спать, получил приказание идти в секрет. Нечего делать — оделся потеплее и отправился на указанное место, отстоящее версты на две от бивака, ближе к Гунибдагу. Ночь, сначала довольно темная, вдруг осветилась полным месяцем, когда умчались куда-то тучи. С Гуниба произвели один за другим три выстрела, вероятно по нас, но все обошлось благополучно. Шагах в 300–400 от нас, еще ближе к Гунибу, почти всю ночь раздавались горские песни. Кто там пел — неизвестно; только на всякий случай я приказал своему секрету быть настороже и стрелять при приближении к нам людей; но певцы, как видно, оставались на одном месте.

6 августа, четверг.