Как Настя и говорила, первые дни именно она кормила их обоих, с большой, как показалось, охотою приступив к прежним своим обязанностям. Возражения Микешина она не приняла, а Кондрат, поймал себя на том, что и слава Богу, куснув губу, попытался ее отговорить, она просто выругалась и велела ему не высовываться, и лучше отмаливать, то бишь, хоть чем-то заняться. В самом деле, при появлении по первому же адресу, в ближайшем «ящике, где сквозь гам и шум, почти невозможно расслышать собеседника, а в духоте казалось немыслимым провести и пять минут, он растерялся, и в итоге был выставлен на улицу. Она немедля взяла все в свои руки; переговорив пять минут за закрытыми дверями с хозяином, получила ночлег, «так и быть, на двоих», в бывшем торговом центре на улице Орджоникидзе, еще раньше там располагался завод, в его цехах, переделанных сперва под магазины, а затем под жилье для беженцев, им и бросили два матраца, вероятно, со тамошних складов и взятых. Кондрат вспомнил, когда-то он здесь покупал себе обновки, еще во время служения в «гламурном» храме.
Теперь же они тут пробавлялись, воистину, чем Бог пошлет. В разговоре с хозяином Настя представила Кондрата священником, он спросил, потребна ли его помощь, на что хозяин только усмехнулся: не тот контингент, поздновато спохватился, вот кабы не было мертвяков, тогда милости просим. Еще и денег дали б.
– Тут каждый в свое верит, можешь сам посмотреть, ну а коли найдешь православного, все твои, – усмехнулся хозяин, дав указание подчиненным выдать поселить новеньких куда-нибудь. Так уж усмехнулась судьба, но в предложенной секции Кондрат частенько покупал недорогую и неплохую одежду известных марок, себе и Кольке. Вспомнив о пареньке, Микешин невольно почувствовал ком, застрявший в горле, но воспоминания мгновенно рассеялись, стоило только войти внутрь и попытаться подыскать себе место.
Первые дни он пытался молиться. В уединении, но оно находилось лишь в отхожем месте. Да и там, о чем можно говорить со Всевышним, когда за фанерной дверкой люди справляют прямо противоположные потребности. Он пытался отгородиться от мира, но мир преследовал его и на улице, и в бесчисленных переходах бывшего завода, цехах и складах, всюду, находился хоть кто-то, пытаясь расположиться и хоть как-то обустроиться на новом месте. Пусть ненадолго, многие прекрасно понимали, сколь хрупок и уязвим установившийся мир, но хоть какое-то успокоение и душе и телу. Больше последнему, ибо о первом старались не думать. А если и думали… до чего же странны оказывались эти думы.
Православие, еще месяц назад казавшееся непоколебимым монолитом, ныне было с легкостью с охотою предано, не только забвению. Вера в канонического Бога не приносила желаемого результата, молитвы казалось, отторгались небесами, а потому люди искали утешения в иных местах. Всякий находил свой предмет поклонения, будь то сами зомби, некие безымянные высшие силы, способные их усмирить и остановить, духи, род, предки и кости тех, кто остался лежать в этой земле, прямо под ними, ведь наверняка под заводом найдется немало сгнивших в земле, в далеком ли прошлом или совсем недавнем, не все ли равно. Лишь бы смогли помочь, ведь они разнятся только тем, что не встали, почему бы не обратиться к ним.
Кондрат, кусая себе губы и грызя ногти, пытался смириться и с этим, как смирился с тем, что Настя нимфоманка, и лишь молил Господа, чтобы та выносила дитя и не получила какой дурной болезни, ведь ныне никто, кого бы она ни приводила себе на матрац, не предохранялся, да и не собирался этого делать. Несмотря на то, что сами из благополучной Москвы, и сносились с понаехавшей.