«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

На лице ее не было ни тени смущения. Конечно, красивого парня можно назвать красивым, но я, например, не решилась бы задать такой вопрос мужу. Может быть, именно робость сделала мои взгляды отсталыми, а меня превратила в рабу чужой воли. С другой стороны, мне и в голову не могло прийти изменить уклад моей жизни, потому что создан он не мною, а зародился в глубинах веков. И все же человеческий разум способен объять очень многое. Нельзя забывать, что разум породил в человеке способность восхищаться прекрасным, способность любить и уважать другого человека. Наверно, из разума же проистекает наша вера в чистоту собственных желаний и помыслов.

Разговор за столом продолжался, но смысл слов, простых и понятных, временами совершенно ускользал от меня.

Нацаг с явным восхищением посмотрел на Жаргала и ответил жене:

— Конечно, красивый!

Если бы я сказала подобное Цэнгэлу, он наверняка сделал бы вид, что не понял моих слов или не слышал их и буркнул бы в ответ что–нибудь наподобие: «Подбрось–ка дров в печь, прохладно стало». А что он сказал бы мне потом, дома? Наверно: «Вы, женщины, только порочите мужчин. Никаким образованием природу вашу не изменишь».

Содгэрэл положила руку на колено мужа и обратилась к Жаргалу:

— Познакомься с моим мужем. Он хоть и не может красотой похвастать, а как–никак мужчина. Ты небось смотришь на него и думаешь, кто, мол, знает, мужчина он или женщина, если все время у плиты крутится.

Такие смелые и разговорчивые женщины легко сходятся с людьми.

— Стоит мне это ярмо сбросить, сразу будет видно, кто я такой есть. Правда, жена не очень этого хочет, — отшутился Нацаг.

Цэнгэлу такие разговоры были не по душе, и он не удержался, чтобы не подковырнуть Нацага:

— Дорогой мой, тебе надо бы узелком на платке себя обозначить. Одна беда — узелок может по глазам хлестануть.

Все рассмеялись. От нашего шума заворочался Тайванбаяр, сбил ногами одеяло на сторону, но тут же снова заснул.

— Принес бы ты, Жаргал, гитару, — сказала Содгэрэл. — Хочется послушать твое пенье.

— Да я петь–то не умею.

Мне вспомнилась утренняя песня Нацага: «Твое доброе сердце любой человек приметит». Так напевал утром счастливый человек. Я исподтишка взглянула на Нацага. Он перехватил мой взгляд и тут же, словно пожалев об этом, опустил глаза. А Содгэрэл по–прежнему веселилась.

— Мне ли не знать, поешь ты или нет? Вот и Алимаа подтвердит, что все мне о тебе рассказала. Так что не обманешь!

Цэнгэл подозрительно покосился на меня, и, водя по столу пальцем, словно бы напомнил мне взглядом: «Веди себя как положено». Я чувствовала, что Жаргал понемногу попадает под обаяние Содгэрэл, что сближение их душ идет безостановочно.

— Да я и вправду позабыл, что такое музыка и песни, — сказал Жаргал.

— Весь этот год он стремился стать чемпионом по боксу. Надевал на руки здоровенные рукавицы и гонялся за людьми, — вмешался Цэнгэл.

Глаза Содгэрэл сверкнули, как у дикого верблюжонка, и даже лоб побелел.

— Но ведь это страшно, — прошептала она взволнованным голосом.

— Жена моя больше всего на свете боится этого самого бокса. Отец у Содгэрэл был драчун. Стоило ему хлебнуть самую малость, он начинал лупить мать. Запало ей это в душу. Хорошо, что рядом я, человек смирный и недрачливый. А так жене чуть ли не в любом мужчине опасность мерещится, — спокойно пояснил Нацаг.

— Что женщина, даже я бокса видеть не могу. Бессовестное это занятие, — сказал Цэнгэл и, размяв сигарету, закурил.

Жаргал, откинувшись на спинку стула, попытался возражать:

— Бокс — это спорт смелых.

— Смелость не для того людям дается, чтобы избивать других, — вспыхнула Содгэрэл.

Жаргал принужденно засмеялся и, не желая, видимо, сердить Содгэрэл, сказал:

— По части психологии и души вы специалист.

Он сказал это миролюбивым тоном и вопросительно взглянул на Содгэрэл.

Содгэрэл может спорить с кем угодно. Такие же, как я, всегда соглашаются с чужим мнением.

— Если ты человек, то у тебя должна быть душа. Об этом пишут во многих книгах, — заметила Содгэрэл, а потом попросила мужа: — Налей–ка чаю, Нацаг. От этих разговоров в горле пересохло.

Нацаг, словно солдат, готовый исполнить любое приказание, поднялся и поставил на стол белый чайник. Содгэрэл попила чаю и опять ринулась в атаку на Жаргала:

— Дорогой мой студент, неужели ты думаешь обойтись без психологии, когда ты кончишь университет и начнешь самостоятельно работать?

Жаргал с улыбкой поглаживал свои длинные волосы. Ему явно по душе были горячие речи Содгэрэл. А она, как охотники зверя, постепенно обкладывала его. Я удивлялась тому, как ловко и умело подчиняла она себе мужчину. Наверно, потому она и Нацагом вертит, как хочет.

Потягивая чай, Нацаг тем временем говорил:

— Жена у меня начитанная, это точно, много всего знает…

Когда Содгэрэл с Нацагом вышли проводить гостей, в темном ночном небе мерцали звезды и совсем рядом раздавался неумолчный шум воды и леса. От реки слегка тянуло сыр остью. Вдалеке послышался стук колес поезда. Прощаясь, Содгэрэл весело спросила Жаргала:

— Не обиделся, что я такая языкастая ведьма?

По ее тону мне показалось, что в душе у нее полыхает пожар.