«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Невеста головореза

И она входила в реку;

груди, точно дне папайи,
лунным вымазаны соком,
око месяца ей светит —
и она читает в небе,
что недолго ждать осталось…

И она зовет Джамила:

«Что ж ты не дал мне, мой милый,
взгляда нежного на память?
Только и умел ты в жизни —
ранить с первого удара
да в груди цветоподобной,
зажигать огонь безумья».

Так она входила в реку.

Так в водовороте рыба,
от блесны ища спасенья,
гибнет от настоев сонных.

И она зовет Джамила:

«Кровь твоя к губам пристыла,
солоно во рту от крови,
и горит в сознанье факел
настигающей погони.
Сына старосты ты ранил
насмерть, с первого удара —
сто кинжалов в час погони
мстители в тебя вонзили!»
Девушка глядит на месяц,
ловит шепот струй волшебных —
и уходит дальше в воду.

Здесь не будет цвесть кембоджа [4]

и не оторвется ворон
от ее очей печальных.
Лала! Нана! Песнь ночная
ветерка в макушках манго,
грусть о ней ночного неба —
кто теперь споет ей песню?

Мужчины в дороге

Пыль взвивается вверх клубами —

значит, мимо идут мужчины;
запах пота и пряной брани —
значит, мимо идут мужчины.
На восток идут, на восток:
там горит апельсин небесный.

— Эй, сынок, караульный ночи,

видел, мимо прошли мужчины?
Кто они, скажи, и откуда?
— Кто–то с запада, кто–то с юга,
кто–то с севера… Ай, хозяйка,
отовсюду идут мужчины!

Их глаза что плоды под солнцем,

их дыханье араком пахнет,
и идут с неумолчной песней —
с юга, с запада, отовсюду.
Вот уходят они от счастья,
и летучая мышь в пещеру
быстро прячется: духи предков
чисто вымыли блюдо солнца.

— Эй, сынок, пастушок рассветов!

Видел, мимо прошли мужчины,
лица их горячей жаровен,
чем они, скажи, занимались?
— Всем, хозяйка, — тем, и этим.
Ибо в собственном сердце каждый
приучается быть пророком.

…Нас рассвет наделяет силой,

ветки ломятся под плодами.
Слышь, мужчины поют о доме,
и о жизни, которой сроду
не умели беречь мужчины,
и еще поют о дороге,
о дороге, всегда прекрасной.

Луна над Джакартой

Ах, мама, луна сомлела

над улицами Джакарты
а людям ее не жалко!

О, терпкость лимонной корки,

сомлевшей луны бессилье!

Луна обомлела, мама!

Ты видишь, ей стало дурно
она не снесла ужалов
неоновых пчел Джакарты,
дома, бескровные дети,
от матери отвернулись.

О, эта луна похожа

на шляпку гриба под ливнем,
на девочку без игрушек,
на праздник без украшений.

О, где дуновенье мага,

где взор колдовского неба?

Луна, опустив головку,

уходит — не танцевала:
молчат голоса ударных,
и веки танцоров слиплись,
Луна над Джакартой сонной
лежит, потеряв сознанье.
Ее никому не жалко.

Луна, любимая, слышишь —

усни у меня на сердце!