Осень в Калифорнии

Надежды не оставалось: мне было однозначно отказано во всем, и даже форточка дружбы оставалась наглухо закрытой. Через пять лет Буся, пройдя школу Вити-Коли-Паши, выйдет замуж за постоянно таскающегося за ней и таскающего ее сумки Додика, а мне по сей день стыдно, когда я вспоминаю это солнечное воскресное утро, худенькую Бусю, придерживающую рукой халатик на запорошенном снегом крыльце их деревянного домика в Сокольниках и отслеживаю по касательной взгляд ее скучающих глаз, направленный не на меня – розового, потного, упитанного, в наползающей на глаза дурацкой шапке, а куда-то поверх и в сторону, и слышу, не понимая, бросаемые ею в меня замерзшие камешки нетерпеливых слов: «Но, Селим, я ведь тебе уже все объяснила…»

В тот же день я выкинул хорьковую шапку, напился и начал хулиганить. С полгода вел себя неподобающе для «профессорского сынка», пусть и из провинции. Мне сочувствовали и стыдили, а еще через месяц я влюбился в итальянку Серену, но об этой любви я, может быть, расскажу в другом месте, сейчас же мне хотелось упомянуть нечто другое, но что? Ах да… вспомнил. Сидим мы с Петей Кажданом в той же огромной аудитории, растущей амфитеатром, о которой я упоминал, когда рассказывал о Мите Вольпе, идет лекция по диамату – науке, нами мало уважаемой, аудитория едва заселена людьми, мы сидим на верхотуре, говорим, как всегда, о чем-то невероятно важном и не терпящем отлагательства, со звонком в зал вбегает высокий парнишка с выделяющейся круглой головой, подстриженный под горшок и выпуклыми серыми глазами. В три прыжка он преодолевает лестницу и пристраивается на самом верху, на приступочке, недалеко от нас; Петя шлет пришельцу рукой шапочку привета.

– Кто это?

– А, этот… Это Саша Курсанов, парень талантливый, но не нашего круга (!). У него и интересы совсем другие, не как у нас. Искусство его, например, совершенно не интересует, зато он блестяще играет в карты и в бильярд на деньги. Если хочешь, я могу вас познакомить, – Петя даже приподнялся с места и замахал руками: – Эй, Саша…

– Не хочу. Не надо.

– Ну как знаешь.

Что это со мной? Почему у меня до сих пор стоит перед глазами эта сцена, словно она происходила вчера? Почему у меня горит лицо и глаза стаканятся слезами, когда я вспоминаю этот день, Петю и худого некрасивого парня с большой головой и выпуклыми глазами? Ах, ты не понимаешь? – Не ври! Ты прекрасно все понимаешь, только не хочешь себе в этом признаться…

Должен повиниться перед читателем: в этом месте текст Селима Дворкина прерывается. Если бы я имел дело с печатным текстом, переплетенным в тетрадь, я бы сказал, что в этом месте вырвано несколько страниц, но так как я имею дело с виртуальным текстом, то с внешней стороны в нем все в порядке: ни порядок главок, ни порядок страниц не нарушен, и все же явно чувствуется: что-то не так. Я решаю выяснить, в чем дело. Единственный человек, который мне может в этом помочь, – это Мориц, бывший, как я уже сказал выше, long life companion Селима, к нему я и обращаюсь, написав, что я планирую через два месяца быть в Цюрихе и предлагаю встретиться. Морица мое предложение устроило, и вот в один из промозглых ноябрьских дней мы сидим в уютном кафе Schwalbe (то бишь «Ласточка»), расположенном прямо за вокзалом, и Мориц рассказывает.

Рассказ Морица

– Вы, правильно сделали, что обратились ко мне за разъяснениями. Кстати, через два месяца вы бы меня не застали, после смерти Селима, – в этом месте Мориц, слегка запнулся, но быстро переборол себя, извинился и продолжил: – меня больше ничто не держит в Швейцарии, и я решил на пару лет уехать в Аргентину, но давайте вернемся к воспоминаниям моего погибшего друга.

Не знаю, говорил ли вам Селим, что он читал мне свои воспоминания по мере их написания, и если моего русского, довольно-таки слабого, не хватало для понимания, то он переводил мне их на немецкий. Его часто одолевала нерешительность, и тогда он спрашивал моего совета: ему хотелось знать, как бы я описал то или иное событие, что рассказал бы о том или ином персонаже; персонаже, за которым почти всегда стоял реальный человек.

Надо сказать, что с самого начала Селим последовал моему совету и изменил имена всех персонажей. Поэтому, когда мой друг прочел мне кусок, где он рассказывает о своей встрече с Сашей Курсановым, так, кажется, звали человека, который, – Мориц опять закашлялся, – память о котором, не отпускала его всю жизнь, я удивился, что именно это имя осталось неизмененным.

«Извини, Селим, но ты забыл придумать имя для Саши Курсанова», – сказал я.

«А я и не хочу менять это имя. Александр Курсанов, так пусть и останется, как его звали на самом деле», – ответил он.

«Но, Селимушка, мало ли что, может, ты захочешь когда-нибудь опубликовать свои тетради (в этот момент я понял, решение Селима напечатать воспоминания зародилось в нем не сразу. – К. В.), Саша Курсанов их случайно прочтет, или кто-то ему о них расскажет – он ведь и в суд может подать на тебя», – заметил я.

«Случайно?.. Ну и пусть подает», – безразлично произнес он.