Осень в Калифорнии

Самое ужасное заключалось в том, что Нино Александровне и посоветоваться было не с кем: на мужа она больше не полагалась, а идея поговорить с кем-нибудь еще даже в голову ей не приходила. Поэтому легко представить себе ее радость, когда Саша вдруг сам сказал, что ему необходимо серьезно поговорить с ней, и предложил сделать это вне дома. У матери буквально отлегло от сердца, и она подумала: «Наверняка мой Сашка влюбился, теперь у него что-то там не клеится, он в панике и срочно нуждается в совете. Ах, эти дети!»

Нино Александровна и Саша сидят во «Французском Бистро». Они случайно устроились за тем же столиком, который когда-то выехал за пределы ресторана и поплыл вниз по Маркет-стрит и далее по направлению к заливу.

Сегодня этот стол никуда плыть не собирается, он привинчен шурупами к полу – не оторвешь. Официантка тоже не поменялась – Тоников обслуживает барменша Лу с подведенными бровями. Она сразу узнала Сашу и занесла парня в разряд жиголо, работающих с женщинами определенного возраста, а поэтому слегка хамит: не глядя на Нино Александровну, ставит на стол стакан заказанного ею молока и подозрительно долго не приносит заказанный Сашей лонг-дринк.

– Спасибо, мэм! – Саша невозмутим, он пытается достойно исполнить роль взрослого мужчины, у которого случились неприятности и который просит совета у более опытной, мудрой подруги. А что подруга?

Что может сделать или сказать мать, которую сын просит помочь вернуть ему любимую? Да ничего не может. Может только молча, не перебивая, выслушать сына, что тоже неплохо.

– Ты уверен, что Розали хочет сохранить ребенка? – спрашивает Нино Александровна у сына, когда тот, закончив излагать ей свою печальную историю, замолкает.

От теплого молока Нино Александровну чуть не стошнило. О том, что Розали не понравилась ей с первого взгляда, она Саше, разумеется, не заикнулась.

* * *

В понедельник утром, я спускаюсь на завтрак. Розали бегает в своих пушистых домашних тапочках, в халате и все роняет. Кухня залита солнцем. Моя любимая лендледи уже приготовила для меня грейпфрутовый сок, поджарила тостики из ржаного хлеба, который она упорно обзывает еврейским хлебом (Jewish bread), и разлила по кружкам жиденький малоудобоваримый кофей. Мало того, старушка притащила из кладовки двухлитровую банку малинового джема и, поднявшись на цыпочки, бухнула ее на стол – уфф!

– Обязательно попробуйте джем, it’s delicious[90].

Наконец перестав суетиться, она садится напротив меня, так что я почти не вижу ее из-за бьющего в окна утреннего солнца, и, подперев голову обеими руками, совсем как пятьдесят лет назад, выдержав паузу, начинает рассказывать. Очевидно, речь пойдет о давно наболевшем; старушке наплевать, что мне максимум через пятнадцать минут нужно бежать в колледж, – ей нужно выговориться.

– Знаете, я вам давно хотела сказать – мой первый сын, от Айка… я ведь его вначале не хотела… Думала даже сделать… – она делает маленькую артистическую паузу, – аборт, но врачи не разрешили: сказали, что плод очень крупный, аборт может мне повредить… не помню что, неважно; а вот теперь, видите, мой мальчик вырос, ему уже зе шестьдесят, он раввин в Нью-Джерси, а по профессии он…

– Извините меня, Розали, но я должен бежать на занятия. Может быть, вечером доскажите… Хотя постойте, вы же мне, кажется, говорили, что ваш первый мальчик от Айка умер сразу после родов.

– Разве я такое говорила? Не помню. По-моему, я ничего такого не говорила.

Розали удивленно смотрит на меня, а я начинаю задыхаться: «Ну и горазда же ты врать, старая шельма».

Все же, перед тем как уйти, я обнимаю старушку и с силой сжимаю в руках ее хрупкое тельце – ах ты, стрекоза! Сам не знаю, за что я так сильно полюбил я эту женщину, которая вдруг на старости заменила мне мою никогда не существовавшую еврейскую маму. Люблю – и в тоже время готов влепить ей пощечину или швырнуть об стенку.

Я подумал о Розином первом муже с Балкан. Мне кажется, теперь я понимаю, почему он бил свою жену. Нет, но какая все-таки эта женщина, настоящая лиса. Лиса в кошачьем домике.

* * *

Пересказывая разговор, который состоялся у Нино Александровны сыном, я выразил недоверие: чем может, дескать, помочь мама сыну, если у того возникли неприятности по амурной части. Оказывается, может. Тот же гётевский Вертер, возможно, и не застрелился бы, если бы ему вовремя пришла в голову спасительная мысль посоветоваться с мамой. Хотя кто знает, может, у Вертера не было мамы?

Вскоре после разговора с сыном Нино Александровне удалось не только встретиться и переговорить с вернувшейся к тому времени из Мексики Розали, но и завоевать ее доверие, что было совсем не просто: представьте себе на минуточку ситуацию: настороженность, взаимная подозрительность, разница в воспитании… Как начать разговор, как представиться, что можно ей сказать, чего нельзя говорить ни в коем случае… Нино Александровне с ее, мягко говоря, слабым английским, помогло то, что Розали выросла без матери. Встретиться женщины договорились все в том же «Французском Бистро».