Осень в Пекине. Рассказы

Орвер Лятюиль проснулся тринадцатого августа, проспав триста часов; он отходил от суровой пьянки и сперва подумал, что ослеп, а причиной тому являются достоинства потребленных им напитков. Была ночь, но какая-то странная: лежа с открытыми глазами, он испытывал то самое чувство, когда на закрытые веки падает свет электрической лампы. Он с трудом отыскал кнопку радио. Приемник работал, и услышанные новости несколько его просветили.

Не придавая большого значения комментариям диктора, Орвер Лятюиль подумал, почесал пупок и, понюхав ноготь, решил, что стоило бы помыться. Но мысль об удобствах, созданных туманом, брошенным на все вещи, как накидка на Ноя, или как нищета на бедный мир, или как вуаль Танит на Саламбо, мысль эта привела его к умозаключению: мыться в таких условиях — занятие бессмысленное. Кстати, туман имел довольно приятный запах чахоточного абрикоса, и запах этот должен был убивать самый затхлый личностный запах. Шумы были слышны хорошо. В этой белой вате, что обволокла все и вся, они приобрели любопытное звучание, светлое, как голос лирического сопрано, у владельца которого нёбо было, к несчастью, пробито вследствие падения на ручку плуга и заменено в результате на протез из кованого серебра.

Прежде всего Орвер разом отмел все проблемы и решил действовать так, словно ничего не случилось. Поэтому он и оделся без особых проблем, тем более, что вещи все находились там, где им и следовало быть: одни на стульях, другие под кроватью, носки — в туфлях, один туфель — в вазе, другой — под ночным горшком.

— Боже мой,— сказал он себе,— что за фокусник этот туман!

Столь неоригинальное умозаключение уберегло его от воспевания дифирамбов, от обычного энтузиазма, от грусти и черной меланхолии: он отвел происходящему феномену место в ряду прочих. Но постепенно стал привыкать к необычному и наконец осмелел до такой степени, что решился на оригинальный эксперимент.

— Спущусь к хозяйке, а ширинку оставлю незастегнутой,— сказал он себе.— Посмотрим: туман это или мои глаза.

Картезианский дух француза заставлял его сомневаться в существовании тумана даже в случае, когда ни черта не было видно... Радио? Так на радио одни болваны.

— Расстегиваю ширинку,— сказал Орвер,— и так вот и спускаюсь.

Расстегнул и так вот и пошел. Впервые в жизни он услышал, как поскрипывают, повизгивают, покрикивают ступеньки, и как по-разному делает это каждая из них...

Он столкнулся с кем-то. Человек поднимался, держась за стену.

— Кто это? — спросил Орвер.

— Лерон,— ответил мсье Лерон. Он жил напротив.

— День добрый,— сказал Орвер.— Это Лятюиль.

Он протянул руку и наткнулся на что-то твердое. Затем не без удивления это что-то твердое пощупал.

Послышался стеснительный смешок.

— Извините,— оправдывался Лерон,— но ведь не видно ничего, а этот туман чертовски теплый.

— Чертовски,— подтвердил Орвер.

Думая о своей раскрытой ширинке, он с прискорбием констатировал, что у Лерона несколько раньше возникла та же идея, что и у него.

— Ну что ж, до свидания,— сказал Лерон.

— До свидания,— ответил Орвер и, не подавая виду (да и перед кем?), расслабил на три прорези ремень.

Брюки упали, он снял их и бросил на лестничную площадку. Туман и в самом деле был теплый, точно всполошенная перепелка, и если Лерон позволил себе разгуливать в подъезде со своей штуковиной наружу, то почему бы ему, Орверу, и вовсе не снять все лишнее?

Куртка и рубашка проделали тот же путь, что и брюки. Оставил он только туфли.

Спустившись вниз, он наткнулся на дверь хозяйки его квартиры.

— Входите,— услышал он женский голос.

— Есть ли почта для меня? — спросил Орвер.

— О, мсье Лятюиль! — расхохоталась эта толстуха.— Вы всегда такой шутник... Значит... вы славно поспали, не так ли? Я не хотела беспокоить вас... но вы ведь видели первые дни этого тумана?.. Все с ума посходили. А теперь... Привыкли как-то...

Он почувствовал ее приближение по сильнейшему запаху духов, сметающему на своем пути молочно-голубоватый барьер.

— Еду не очень-то удобно готовить,— сказала она.— Но это ведь смешно, этот туман... он кормит, можно так сказать... я, видите ли, ем хорошо... а тут уже три дня — стакан воды, кусочек хлеба, и я довольна.

— Вы должны похудеть,— сказал Орвер.

— Ах, ах,— загоготала она, словно мешок с орехами, принесенный с седьмого этажа.— Пощупайте, увидите, мсье Орвер, я никогда не была в такой форме. У меня ведь даже груди поднялись... Пощупайте, увидите, говорю вам.

— Но... гм...— сказал Орвер.

— Пощупайте, увидите, говорю вам.

Она наугад взяла его за руку и положила ее на кончик груди.

— Удивительно,— констатировал Орвер.

— А мне сорок два года,— сказала хозяйка.— Э, теперь мне моих лет не дадут! Ах, таких, как я, женщин в теле, этот туман ставит в более выгодное положение...

— Но черт возьми! — воскликнул пораженный Орвер.— Вы ведь голая!

— Ну да.— ответила она.— А вы разве нет?

— И я,— сказал себе Орвер.— Странное какое-то чувство у меня...

— Они по радио говорят, что это возбуждающая аэрозоль.

— Да? — удивился Орвер.