Осенняя антиутопия

А через пару дней...

Проснулась, будто от толчка, в самый тихий и темный, глухой предрассветный час. Долго вертелась с боку на бок, взбивала и переворачивала тощую подушку - безуспешно: сна ни в одном глазу. От духоты в палате болела голова, невыносимо хотелось пить. На первом этаже - кран. Встала, мельком заметив, что соседа нет на месте: "Опять, небось, где-нибудь грехи замаливает..."

Спустилась вниз, залпом осушила стакан, и тут только обратила внимание на неплотно прикрытую входную дверь. Обычно ее запирают на ночь: такое случается только когда после отбоя привозят новеньких, либо кого-то с "процедуры". Естественно, выходить ночью из корпусов запрещено, но следят за этим не очень строго, а нарушителей, как правило, не наказывают. Операторы тоже люди: в это время они обычно спят. Автоматическая сигнализация сработает, только если попытаться выйти за зону, опоясывающую городок. После неудачного побега из соседнего корпуса я этого даже в мыслях не держу: подышу свежим воздухом, и назад.

Тихонько, чтоб не заскрипели петли, приоткрыла дверь и выскользнула наружу. Ночь дохнула в лицо прохладой, сыростью, настоянной на душистых травах. Фонари почему-то не горели, лишь из нескольких окон слабо сочился свет дежурных лампочек. В полном безветрии неподвижно застыли тополя. На бархатисто-черном небе мерцали, разноцветно искрясь, мириады звезд. Они заливали все вокруг прекрасным, зыбким, призрачным светом, в котором сплетаются воедино сон и реальность. Хорошо в такую ночь бродить вдвоем по росистым лугам, или петь у костра под перезвон гитарных струн, глядя, как весело пляшут в глазах друзей отсветы огня и звезд, или же - в одиночестве уединения тихо грезить о добрых чудесах, свободе и счастье. Но меня больше не влекут мечты и грезы: они отнимают у души остаток сил, не принося в замен ни доброты, ни мира, ни утешения, а окружающая действительность после их ухода кажется совсем уж мрачной и постылой. Я не дам им воли, зная, что Сам Творец неба и земли - здесь, сейчас - дал мне такую радость: глядеть на звезды и полной грудью вбирать в себя благоуханный воздух. Слава Тебе, Господи, за эту ночь, милосердно покрывшую все безобразия мира своей истрепанной мантией: сквозь прорехи ее, как встарь, сеется дивный свет надежды...

Чьи-то голоса - совсем рядом - спугнули очарование, заставили меня в испуге шарахнуться назад, к двери. Два голоса: глубокий, чуть хрипловатый баритон и дребезжащий старческий тенор. Первый мог принадлежать только одному человеку на свете: моему несчастному названому брату. Я позволила себе чуть расслабиться. Но откуда здесь старик? Все "выродки" старше пятидесяти живут за рекой на положении ссыльнопоселенцев: их уже не "лечат". Мосты на ночь перекрываются, лодки на запоре...

Не отдавая себе отчета, зачем я это делаю, спустилась с крыльца, скользнула в густую тень кустов у стены. Да, вот они, под деревьями, в профиль ко мне: громоздкая сутулая фигура Никиты, а рядом - старик... Высокий старик в монашеском одеянии, со струящимися из-под клобука сединами и длинной белоснежной бородой: будто звездный свет сгустился вокруг головы. Голоса обоих собеседников звучат теперь совсем рядом, но я почему-то не могу разобрать ни слова. Потом словно большая птица взмахнула крылами, заслоняя от меня силуэт братишки: старик воздел руки, а когда опустил их, моему изумленному взору предстали две фигуры в полных монашеских облачениях. Одна из них, большая, неуклюже поклонилась в землю, поднялась, и я услышала, как старик сказал:

- Идем.

И они пошли. По дорожке между спящими корпусами: старик впереди, Никита - следом, я - за ними, на некотором расстоянии. В первый миг мелькнула мысль: "Шпионить нехорошо", - но тут же откуда-то возникло твердое убеждение, что если и есть в мире нечто, способное повредить этим двоим, то уж во всяком случае, не моя слежка.

Миновали последний квартал и вышли в пойму ручья, текущего к реке среди густых зарослей крапивы и таволги. Я уже поняла, куда они идут. Дальше, за хлипким мосточком из жердей, эта тропа выбегает на заболоченный луг, вьется вверх по косогору и скрывается под кронами лип, стерегущих покой маленького заброшенного кладбища. За кладбищем, над рекой, на самом краю обрыва вздымает к небу покосившиеся кресты остов разоренного храма. Я бывала там: похабные надписи на стенах, грязь, тлен, мерзость запустения. Но в эту ночь выбитые окна светились живым, ласковым медовым светом, и показалось мне, или правда донеслось по туману далекое, но ясное и стройное церковное пение...

А старик вдруг замедлил шаг, обернулся, глядя сквозь темноту мне прямо в глаза:

- Чадо Ольга, ты чего там крадешься яко тать? Иди сюда!