Они остановились у моста, поджидая меня. Вокруг было темно, но я почему-то совершенно отчетливо видела их лица. Они улыбались, и мое сердце забилось радостно от того, что больше не надо пробираться тайком во тьме. Подошла. Они по очереди благословили меня: сначала - старец-монах, потом - впервые за время нашего знакомства - Никита. Или же, судя по наперсному кресту и данному мне благословению, отец Никита? Наконец-то?! Безумие больше не туманило его взор: глаза снова стали живыми и ясными. Таким я помнила названного брата в лучшие времена. Нет,
- Ты тоже? С нами пойдешь? - гася улыбку, с непонятной тревогой Никита перевел взгляд с меня на своего старшего товарища.
Тот молчал, будто призадумался. Меня же вдруг охватил страх. Освещенные церковные окна на холме влекли и манили. Как давно я не была в храме! Но привычный, знакомый до черточки пейзаж вдруг странно и жутко переменился. Бездонным провалом пролегло впереди русло ручья, зловещий туман клубился над топью, а дальше - косогор вздыбился неприступною кручей, черные деревья обступили тропу, выжидающе протянули к ней хищные щупальца-ветви. В смятении я оглянулась назад, на мирно спящий во тьме городок: отсюда он казался таким родным, милым, уютным... Наваждение злой силы, как обычно воздвигнутое на пути к храму? Как обычно? Пожалуй, на этот раз все гораздо серьезнее. Недаром оба монаха молчат и ждут, опустив глаза. Мне было дозволено увязаться за ними, но для того ли, чтобы идти вместе до конца? Пройду ли я их путем, или благоразумнее вернуться?
Я колебалась слишком долго.
- Нет, Никита, она еще не готова, - вздохнул старик, - Да и найдется пара дел здесь - больше некому их сделать, раз ты со мной уходишь. Попрощайтесь - и идем...
Давно утих шорох шагов, не различить во тьме двух удаляющихся фигур, а я все стою и смотрю им вслед. Светятся далекие окна, и теперь уже ясно доносится оттуда печальный и строгий напев заупокойной службы. До меня доходит, наконец, что прощание наше с Никитой было - последнее. В этой жизни мы не увидимся больше. Он же ясно сказал: "Молись обо мне, сестренка, и не поминай лихом, а я, если возымею дерзновение, помяну тебя перед престолом Царя Небесного".
"Так вот, значит, как!?" - взвыла от тоски. Не помня себя, бросилась через ручей следом за ними. Хлестала по ногам мокрая от росы трава, свистел в ушах ветер. Но когда - задыхаясь, из последних сил - добежала, добрела, доползла: на четвереньках по скользкой глине - полуразрушенный храм был как всегда темен, заброшен и пуст. Нигде ни души, только шарахнулась в кусты потревоженная ночная птица...
Как и когда вернулась обратно - не помню. Проснулась до подъема: горький ком в горле, подушка вся в слезах. По палате разливается серый предутренний свет. Протерла глаза, посмотрела - сосед на месте. Так что же это - сон был!?
- Эй, Никита!
Спит, не шелохнется. Лицо спокойное, светлое. Могучие руки - днем так горько видеть их слабыми, беспомощно трясущимися, - покойно сложены на груди. Жаль тревожить: хорошие сны человеку снятся, не то что мне...
Но и резкий звонок побудки не потревожил его.
- Никита, подъем! На завтрак опоздаешь!
С недобрым предчувствием коснулась руки - холодной и странно твердой, попыталась тряхнуть за плечи...
Хлопнула внизу дверь, пропуская двух амбалов со свернутыми носилками. Поднимаются по лестнице, заворачивают в наш угол.
- Раз, два, взяли!
- Ну и тяжел покойничек!
- Да, хорошо что вещей - кот наплакал. Ты чего там роешься, мать твою! Давай-ка сюда его мешок!
Вот и все. Уехала машина, порыв ветра рассеял бензиновую вонь. Встает солнце. Безжалостно резкий свет, будто лагерный прожектор, слепит глаза. Хочется заползти в какую-нибудь темную нору, и никого не видеть, не слышать. Но он просил: "Молись обо мне, Сестренка и не падай духом" Помолюсь, братец. Как уж умею:
Прошла неделя с того дня, как опустело соседское место. Поутру я бежала на фабрику и мельком заметила человека, неподвижно сидящего на скамейке в глубине двора. Столько горя было в его позе, что я невольно замедлила шаг: он сидел сгорбившись, склонив голову почти до колен, ветер шевелил короткие светлые волосы, тощий рюкзачок валялся в пыли у ног. Дрогнуло и защемило сердце: что-то до боли знакомое померещилось в этой фигуре, но я опаздывала, не хотелось получать нагоняй на работе.