Осенняя антиутопия

Самый яркий из них, пожалуй, был Волк. Волька. Владимир Олегович Волков. Коренной Санкт Петербуржец, из тех, что при любых обстоятельствах принципиально называют белый хлеб - булкой, а подъезд - парадным. На худом треугольном лице - круглые голубые глаза под полупрозрачными птичьими веками, нос сапожком, большой улыбчивый рот. Светлые, почти белые волосы - перьями в разные стороны. Неловкий, тощий, сутулый. Похожий то ли на мультяшечного гусенка, то ли на грустного клоуна: полное несоответствие "хищного" ника имиджу. Смешная походка, несуразно большие косолапые ступни. При среднем росте и субтильном телосложении он носил, наверное, размер сорок пятый. Кисти рук тоже крупные, широкие, сильные. Когда ему случалось задуматься, пальцы приходили в движение, будто порхая над невидимой клавиатурой. Музыкант? Нет. Бывший хакер, как он сам представился, подчеркивая первое слово.

- Почему бывший?

- Все мы здесь бывшие: Виктор - расстрига, бывший священник, ты - бывший преподаватель, или чем ты там занималась. А я - вдвойне бывший. Ты думаешь, я после всех этих "процедур" когда-нибудь смогу на себя виртуальный шлем нахлобучить? Ни! За! Что! А с одной бордой и мышкой - не те времена, увы. А ведь когда-то такие заказы брал, у торговцев левым софтом был на расхват. Снимал любую защиту максимум за три дня. Деньги платили, много, но все утекло сквозь пальцы. Не за деньги на самом деле работал. Расколоть чужую программу - восторг, полет, свобода. Богом себя чувствовал. Все мог. А теперь...

Волька с Никитой часто и, как мне поначалу казалось, ожесточенно спорили на философско-богословские темы. Волька был крещеный, демонстративно носил на кожаной тесемке на шее резной кипарисовый крестик, но верил как-то очень по-своему. Помню, при мне большой компанией обсуждали грехопадение Адама и Евы. Бывший хакер долго и внимательно слушал Никитины объяснения: как изменился мир и сами люди после грехопадения. Никита убеждал одну женщину, не помню, как ее звали, в том, что пресловутые резервные возможности человека не случайно в нас заблокированы: мы все равно не в состоянии правильно ими пользоваться. Волька слушал, слушал, а потом вдруг выдал:

- Так и знал, что мы работаем в режиме Safe mode. По всему видно.

Никита некоторое время думал, потом покачал головой:

- Да, наверное, можно сказать и так.

В этих импровизированных диспутах принимало участие немало народу. Некоторых, наверное, встретив, не узнаю, другие запали в память навсегда.

Валерия. Ослепительная красавица лет тридцати. Гремучая смесь узбекской, русской, еврейской и украинской крови, о чем она всем с гордостью сообщала при первом знакомстве. Иссиня-черные прямые волосы, античный профиль, огромные раскосые черные глаза, фигура индийской танцовщицы. Она потрясающе пела под гитару, и не только пела, но и сама сочиняла песни. Пела также положенные на музыку чужие стихи: Ахматову, Тарковского, других поэтов, которых я не смогла опознать. Помню любимую ее песню - про ветер, пламя и лед в сердце - что-то смутно знакомое, но не помню откуда. Пела так, что мороз по коже.

К сожалению, мы познакомились тогда, когда в ее глазах уже тлел огонь безумия, а лицо с каждым днем все больше походило на трагическую маску. Ей пытались помочь, поддержать, но... Представления Леры о Боге и церковной жизни были самые дикие. При этом никакие доводы - разумные или сверхъестественные: реально бывшие с ней настоящие чудеса, о которых она сама рассказывала - не могли победить ее стихийный атеизм. А в этой жизни она уже не видела надежды или чего-либо другого, чем стоило бы дорожить. И сдаться тем, кто велят - гордость не позволяла. После очередной "процедуры" она покончила с собой: вогнала в сердце остро заточенный железный штырь. Наверное, попала не очень точно, потому что мучилась еще минут двадцать. Никита услышал испуганный вскрик ее соседки и опрометью кинулся туда. Лера умерла у него на руках, ругаясь, плача и богохульствуя. Когда Никита вернулся на место, он сам плакал. Эта смерть и сейчас - как незаживающая рана на душе. В тот вечер мы не сказали друг другу ни слова, только молились. Моя собственная неудачная попытка была еще слишком свежа в памяти.

Михаил, Елизавета. Они остались живы. Просто сломались. Я помню их лица до и после. Помню, разговор с Никитой, о том, что за переделанных тоже можно и нужно молиться. Грех отречения - один из самых страшных грехов. Но кто поручится за себя, что не окажется в положении апостола Петра? Надежды на возрождение переделанных почти нет. Только ведь Господь всемогущ: он и мертвых воскрешает...