Осенний август

…но, чуть освободившись от окутанности коренной переменой жизни, Полина начала колебаться. Как легко было говорить глупости, зажимая между зубов сигарету, и как тяжело поднять руку на человека… Мораль прижимала Полину, не давала делать то, что вершил Игорь. Поля с ужасом обнаружила в себе наивность, потому что только слышала о грязи, а не участвовала в ней. А мат и разврат побоищ плохо вписывались в картину прекрасного будущего. И в картину прекрасного прошлого с позолоченными подсвечниками и матерью в кружевах. Игорь же видел в хаосе и войне величайшее наслаждение и уговаривал Полину не бросать идею из-за временных трудностей, звал ее эгоисткой. Впервые встретив запрет и сильную руку, Поля удивилась и спасовала.

Когда она оглянулась, поняв, что беременная оказалась на гражданской войне в окопах с мужчинами, она ужаснулась тому, что сделала с собой. Но бежать было некуда.

Любовь их на войне оказалась освобожденной, неистовой, как каждый вздох, с особым привкусом, обостренным, граничащим с пониманием, что важно на самом деле. Неистовство, болезнь. Ощущение себя в центре мира, единственного важного и освобождающего. Властелины смелее и лучше прочих, забитых, тупых, которых надо вывести из скотского состояния. Игорь войну обожал, упивался собственной значимостью. Тыловая жизнь казалась ему блеклой, никчемной. Идея о победе мировой, не только локальной революции, пьянила, затапливала, заставляла задыхаться от перспектив, заставляла видеть себя столпами, великанами. И не было ничего прекраснее лица Полины, окаймленного безнадежного цвета буденовкой с заткнутой посередине цигаркой; пальцев, измазанных пеплом; всей стройной и быстрой фигуры, восседающей на коне и гордо держащей голову с надменным прищуром пологих глаз.

Война не страшна, если в нее веришь. Игорю же нравилась резня, вопли и кровь. Это был способ убивать, за который не осудят. Так ему казалось, что несчастен не только он со скитаниями по приемным семьям.

40

Ярослав как-то заскочил к Матвею с Артуром. Идти он не хотел.

После истеричной необычности сестер Валевских Ярослав неосознанно начал опасаться подобного.

Как бы между прочим Матвей поведал о беременности жены в своем извечном шутливом тоне. Ярослав замолчал и долго сидел, не шевелясь.

Он подкараулил Веру, возвращающуюся из оперы.

Вера удивилась, как из молчаливой обожательницы стала целью. Не без злорадства она отметила, что сохранила достоинство.

– Не могу поверить, – произнес он вместо приветствий.

Вера не стала делать вид, что не поняла.

– Не стоит так уж удивляться, – в своей излюбленной снисходительно-подтрунивающей манере ответила она. – Такое происходит сплошь и рядом. Ты ведь тоже как-то родился.

– Будешь шутковать? – спросил он грубо.

– Такого раньше не случалось? Может, ты просто не знаешь.

Ярослав взъерошил волосы. Ребенок?.. Какой-то мифический, несуществующий, но уже потенциально опасный. Брать на себя ответственность, что-то менять, решать… Зачем? Почему он должен? Из-за какой-то насмешки судьбы? Тревожить Асю…

Вера крепилась изо всех сил, напуская на себя неискреннюю иронию, хотя ей хотелось кричать и бить его по лицу. Она вообще не могла видеть его. Как так вышло, как можно быть такими безалаберными идиотами?! О ней он никогда не думал – только о своем удовольствии. А она, привыкшая спать с Матвеем без последствий, забыла, даже никогда не знав, какая цена бывает за наслаждение. Даже сама беременность не страшила ее так, как мысль о том, что будет с Матвеем, если он узнает правду. С беременностью она в конце концов сладила и примирилась.

В их отношениях только-только настало потепление, какое-то непривычное затишье, вернувшее вознесение первых лет. Как все оказалось просто – лишь подойти и обнять. Что было холодноватого между ними – и было ли вообще – Вера так и не смогла понять. Ее бесило молчание Матвея и вечный умиротворенный вид, даже когда он орал на кого-то по телефону. Веру привлекали эти несостыковки, противоречия. Привлекало и его извечное жизнелюбие, которое он порой огранял в критику и жалобы на жизнь. Вера осознавала, что и с ней было сложно временами. С ее нежеланием слушать его, длящимся днями и сменяющимся за минуту. С ее воспламеняющимися обидами и слепотой к его бедам.

– Это ребенок не твой. Я от тебя ничего не жду и не хочу. Можешь быть свободен. Я с тобой встреч уж точно не искала, – бодро произнесла она с уколом вины.

Вдогонку она подумала, что сам факт, что она не решилась сделать аборт, отлично ее оправдывает.

– Не мой, – процедил Ярослав. – Думаешь, я не знаю?

– И что же ты знаешь? – с ядовитой улыбкой спросила Вера. Она сама до конца не понимала, почему ей хочется вонзить в него когти.

– Про Матвея, – с таким же, но более грозным выражением ответил Ярослав, навязчиво идя рядом. – Не думаю, что за это время ты спуталась с кем-то еще.

– Ты решил поиграть в благородство, – грозно спросила Вера.

– А я когда-то был низок?

– Оставь меня в покое, пожалуйста, – сказала она и зашла в парадную.