Осиное гнездо

Самолет начал вздрагивать и как ему казалось наклоняться то в левую, то в правую сторону. Наконец легкий толчок и движение по твердой дороге на колесах, как на телеге.

«Пронесло, — мелькнуло у него в голове, — больше никогда на самолет не сяду».

В аэропорту его встретил помощник Дундуков и его личный шофер.

— Примите мои соболезнования, Дмитрий Алексеевич. Прямо напасть на вас. В течение года вы потеряли трех близких человек, — сказал Дундуков. — Мы тут, намедни, думали и обсуждали этот вопрос промеж себя. Дурнишак говорит: заговор международного империализма против вас, в том числе и русского шовинизма. Это, конечно же, не так, правда, Дмитрий Алексеевич?

Дискалюк отрицательно покрутил головой.

— Не гони, будь очень внимателен, — сказал он водителю, — все равно приедем только к рассвету, не раньше.

— Слушаюсь, есть быть внимательным, Дмитрий Алексеевич, — ответил водитель.

— Не лебези.

— Есть — не лебези, — сказал водитель, сбавляя скорость.

Марунька лежала в гробу уже третий день, накрытая до подбородка белым покрывалом с открытым лицом в черном платочке на голове, и все еще выглядела как живая. Дмитрий Алексеевич остановился, помолчал, потом наклонился и поцеловал ее в холодный лоб. «Прости меня, дурака старого… прости за то, что обижал тебя, за то, что предавал тебя, ибо я относился к тебе как к служанке. Ты была верной служанкой и женой, матерью моих детей».

Он смотрел в ее лицо, в закрытые глаза, словно ждал, что она их откроет и преданно на него посмотрит, но эти глаза были безразличны, они спрятались за холодными веками и не было такой силы, чтобы открыть их и зажечь в них свет жизни. И бледное, без единой кровинки лицо было совершенно безразлично ко всему окружающему миру. Марунька спала вечным сном и ни на что не реагировала. Она уходила из сознания ее бывших близких людей.

То что он будто читал в ее холодном лице: Мирику, я прощаю тебе все, пусть Бог простит тебя, было самообманом.

Никто не решался войти в помещение, где лежала Марунька, когда ее муж стоял у ее гроба и мысленно прощался с ней и только его, Дискалюка, мать тихонько вошла и сунула ему предсмертную записку Маруньки.

— Прочитай, легче станет, — шепнула она сыну и вернулась обратно.

Дрожащими пальцами он развернул листок, сложенный вчетверо и с трудом прочитал слабо выведенные буквы, которые иногда находились далеко друг от друга:

«С п а с и бо, что п ро жил со мной 25 лет, терпел меня, миловал и обижал меня. Я усе тебе прощаю, и ты прости, твоя, любящая тебя, Марунька».

— Прости — и!!! — громко произнес он, так что дочь вбежала, стала рядом, почувствовав, что-то недоброе, взяла отца под руку и увела его на кухню.

— Уйди, я должен побыть один, — сказал он дочери.

Как только дочь ушла, он схватил бутылку и потянул с горлышка. Жидкость обожгла его внутренности, затуманила мозг. Душа стала мягче, жалостливее, на глазах навернулись слезы.

«Я виноват, не так живу, это я убил двух сыновей и ее убил, господи, кто теперь на очереди. Ася, брось меня, ты не знаешь, кто я. Со мной у тебя счастья не будет: я приношу горе другим, такова моя планида и тут ничего не поделаешь».

Вскоре пришли священники, их было пять, началась погребальная служба. Он стоял у гроба своей жены ни живой, ни мертвый, а погребальное пение леденило его душу. Бренность земного бытия, как никогда раньше во всем своем ужасе расстилалась перед ним.

Он первый бросил горсть земли, когда опустили ее прах в глубокую яму, перекрестился и низко наклонил голову. Это было последнее свидание с женой, и чем толще слой земли покрывал ее гроб, тем дороже она ему вдруг стала казаться, и тем сильнее он испытывал чувство вины перед ней.

Уже все разошлись, а он все еще оставался у небольшого холмика, будто она могла проснуться и позвать его. Из вечернего полумрака вышли две женщины и приблизились к нему. Это была его дочь Рая и его мать Авдотья Семеновна.

— Пойдем, сынок.

— Пойдем, папа.

Они взяли его под руки, и повели к машине.

51

Самолет приземлился в аэропорту «Внуково» в первой половине дня. Только что прошел маленький дождик, и посадочная полоса стала мокрая, будто ее недавно поливали при помощи специальных машин. Ветер развеял низко летящие тучи, и с южной стороны, пробиваясь сквозь облака, выглядывало все еще ласковое осеннее солнце.

Ася с небольшим легким чемоданчиком в руках сошла с трапа самолета и тут же окунулась в огромный человеческий муравейник. Преодолев летное поле, она вышла правее огромного зала ожидания, кивнула головой подошедшему таксисту и последовала за ним к машине, стоявшей на площади.

— Куда вас везти? — спросил владелец машины.

— В сторону Варшавского шоссе.

— Как поедем, через центр, или по кольцевой?

— Через центр. Я давно не была в Москве и соскучилась по толчее, знакомым улицам, витринам магазинов.

— Вы не москвичка?

— Нет. Я родилась в Симбирской губернии на родине Ильича и выросла в тупике имени Ленина, — ответила Ася, кусая губы, чтобы не рассмеяться.

— Вы замужем? — спросил водитель.

— Да. У меня третий муж, с которым я тоже думаю развестись.

— Отчего так?