Осиное гнездо

— Так я сколько денежек на это положил. У меня почти каждая звездочка по десятке стоит, — сказал начальник.

— Я тоже принес, тут пять штук накропал. За все так сказать годы моей добросовестной службы.

— Хорошо. А кто тебе дал такую крупную взятку? Ведь это же пять тысяч долларов.

— Это не взятка, это маленький презент от Павла Галущака.

— А, знаю. Передай ему привет. Как он там, не слишком ли свирепствует? А то я ему накручу хвоста. Ты присматривай за ним, чтоб никаких наркотиков. Боже упаси. А что касается тебя — будем собирать документы. Это хлопотливое дело, учти.

— Да я знаю.

— С тебя еще, кроме всего прочего хороший сабантуй полагается.

— О чем разговор? Все будет сделано на высшем уровне. Позвольте откланяться.

— Что ж, будь здоров.

50

Работники Осиного гнезда решили называть свое здание, в котором они работали, Белым домом, хотя не так давно Белый дом, находящийся по ту сторону океана, его склоняли по всем падежам на всей территории Советского союза. Но теперь обстановка изменилась. Американскому Белому дому, как и Америке, и американцам вообще стали завидовать, а это привело к тому, что всякий князек хоть в чем-то старался походить на американца. Но, разумеется, прежде всего, хотел разбогатеть, дотянуться хотя бы до среднего янки.

Дом правительства в Москве тоже стал называться Белым домом.

— А почему бы и нам не назвать наше здание Белым домом? — спросил однажды Дискалюк на очередном совещании работников Осиного гнезда.

— Может быть, именовать наше здание Серым домом, — осмелился сказать заместитель Дискалюка Мавзолей. — Поскольку оно действительно серое. Или Коричневым домом, ежели перекрасить его заново.

— Покрасить в белый цвет и баста, — сказал Дискалюк.

— В белый, в белый! — захлопала в ладоши Дурнишак. — Мне белый цвет больше нравится. Тогда мы смело можем переименовать наш дом из Осиного гнезда в Белый дом, а я пошлю приглашение Мадлен Олбрайт. А сама я отныне буду носить только белое платье, буду всегда нарядная, как невеста. Все это может привести к тому, что американцы пригласят нас в свое лоно, обогреют, накормят и оденут каждого как короля.

— Для чего вы пошлете приглашение доярке Мадлен Олбрайт? — спросил Мавзолей.

— Она вовсе не доярка, — обиделась Дурнишак, — и даже не кладовщица, она второе лицо в Америке, поэтому я хочу с ней подружиться. А дружба — великая вещь. Мы от этой дружбы получим помощь, ну, миллионов сто не меньше.

— Я одобряю такую дружбу, — поддержал помощник Дискалюка Дундуков.

— Но мы должны получить разрешение нашего президента Кучмы, — сказал Мавзолей. — Без такого разрешения мы не можем принимать столь высоких гостей.

— Я сама к Кучуме поеду, — радостно сказала Дурнишак, — лишь бы господин Дускалюк благословил. Я пешком до Киева дойду. Киев от Рахова не так далеко, каких-то восемьсот километров. За двадцать дней одолею. А Куче, простите, Кучуме я свяжу шерстяные носки, он уже немолодой и каждый раз когда я смотрю его по телевизору, я думаю, что у него ноги мерзнут. Ежится он как-то. Благословите мою идею, господин Доскалюка.

— Не утруждайте себя, госпожа Дундушак, — иронически произнес Дискалюк.

— Да никакая я не Дундушак, а Дурнишак, Дур-ни-шак, Митрий Алексеевич! Называйте меня правильно, не то все сотрудники нашего Белого дома подумают, что это приказ и впредь начнут меня так называть, а я все же не супруга вашего помощника Дундукова, царствие ему… ох, простите меня, господин Дундуков! До чего вы симпатичный мужик — передать невозможно. Была бы я моложе, я бы согласилась, и с превеликим удовольствием, называться мадам Дэндишак или на украинский манер Дундушенко, а так как у меня нет никаких шансов, то я остаюсь просто Дурнишак Абия. А куда деваться? Если только белое платье сможет меня омолодить.

— Согласен, — сказал Дискалюк, — но тогда и вы не искажайте мою фамилию и фамилию президента. Я вам не Дускалюк, а Дискалюк, запомните. И фамилию президента не искажайте. Не Куча и не Кучума, а Кучма. Кучма! понимаете? Оскорблять президента таким недобросовестным путем — есть нарушение конституции.

— Простите, мне грешной, аки Господа Бога прошу! Отныне запомню. Навсегда запомню и вовек не забуду, — запела Дурнишак.

Она была нарядна, напудрена, надушена. Жидкие пепельные волосы разделялась на макушке, блестел светлый пробор. Клок волос с правой стороны касался белоснежной кофточки, под которой скрывались худосочные плечи, а левая прядь покрывала только мочку левого уха. Виновником этой диспропорции был женский парикмахер мужского пола, который в погоне за модой, немного перестарался, а когда госпожа Дурнишак стала недоумевать, он ее успокоил:

— Это новая мода. Сама госпожа Мадлен Олбрайт носит такую прическу.