Осиновая корона

Обзор открывался хороший: корабль бросил якорь недалеко от берега, точно напротив порта. Так что Уна не могла разглядеть детали, но общая картина лезла в глаза и била по мозгу, не спрашивая разрешения. Она никогда не видела рукопашную; тренировочные поединки дяди Горо с Эвиартом, другими рыцарями на службе Кинбралана (в ту далёкую пору — в её детстве, — когда они ещё были в замке) или заезжими друзьями в счёт не шли. Сейчас перед ней бурлил настоящий бой — с настоящими страхом и жестокостью, без притворства-игры. Он оказался красным и чёрным, под серым небом, у серо-синей воды; и ещё — совсем не величественным, как в книгах и песнях.

Ужасным.

Только ли потому, что приближались корабли Альсунга, отец решил оставить её здесь, вне города и побережья? От них нельзя было избавиться никак иначе — или он просто хотел, чтобы она как можно меньше видела?

Что ж, его следует скорее благодарить, чем осуждать. Всего на пару минут она почувствовала себя (снова) несправедливо низко оценённой и оскорбилась; но потом всё отчётливее понимала, что не хотела бы оказаться там. Да — стыдно, неправильно, да — подтверждение всеобщего представления о юных леди-трусихах, которым пристало вышивать и следить за слугами на кухне, а не участвовать в войнах. Лис, наверное, посмеялся бы над ней — хоть и с долей сочувствия. А мать поджала бы губы со скрытым торжеством: мол, неужели ты сомневалась, что я права?…

Но факта это не меняло: она не хотела туда. Не хотела видеть вблизи, как кишат и роятся тела — толпа на толпу; воины из города всё прибывали, а за спинами рвущихся вперёд оборотней вскоре выстроились подоспевшие кентавры. Не хотела опять вдыхать железистый запах крови — как тогда, на тракте, где упал дядя Горо. Не хотела слушать лязг мечей — но ветер всё равно доносил его вперемешку с криками. Много, так много криков — без слов; да и к чему слова? У битвы особый язык, и даже Шун-Ди не смог бы перевести его.

И даже Фарис-Энт.

Пока три или четыре больших отряда мечников под знаменем наместничества Ти'арг бились с Двуликими, зев подъёмных ворот выпустил отряд пеших копейщиков. Ухитрившись обогнуть Двуликих, они ударили сбоку, от скал. Кое-кто не выдержал атаки с двух сторон — Уна видела, как копьё вонзилось под рёбра юноши-волка, как не сумела увернуться юркая девушка-лиса… Копейщик обманул её ложной атакой, и звериной скорости не хватило: наконечник впился в гладкий смуглый живот под безрукавкой из шкуры. Девушку насадили на копьё, как кусок мяса на вертел; горло Уны наполнила тошнота. С хриплым воплем девушка повалилась на гальку, превратилась в красновато-коричневую лисицу — и больше не двигалась.

Лис тоже там и тоже сражается. Уна мельком видела, как он бежал к лодке, видела издали блеск золотых волос. А потом намеренно не высматривала его. Пусть делает то, что должен делать, но она имеет право не видеть этого. Пожалуйста — что угодно, только не это.

Гораздо чаще, однако, бывало наоборот: по всему порту Двуликие бросались на людей, и их сила и нечеловеческая ловкость обагряли берег кровью. Воин-рысь, превратившись, прыгнул на ти'аргского мечника; когти запросто разодрали лёгкий кожаный доспех и впились в грудь; Двуликий наклонился к горлу жертвы, и тут же трое других мечников — товарищей убитого — окружили зверя… Уна отвела взгляд. Но, судя по людским крикам, всё кончилось не в пользу ти'аргцев.

Волки любили атаковать вместе — подступали с разных сторон, не давая жертве уйти. Они быстро поняли, что битва у городских стен, собственно, мало чем отличается от охоты в лесу: нужно так же загнать добычу в тупик и убить её — только и всего. Оставаясь в людском облике, они наносили стремительный удар коротким мечом или обходились ножами; превращаясь — перегрызали горло в прыжке или повалив человека на землю. Часто покрывали укусами и оставляли истекать кровью. Тому копейщику, что убил девушку-лису (по крайней мере, Уне показалось, что это был именно он), отгрызли кисть руки — он, вскрикнув, упал на колено, баюкая кровавую культю. Прыжок волка и зубы, сомкнувшиеся на горле, не заставили себя долго ждать.

Пока на земле шёл бой у стены, Двуликие-птицы занялись сторожевыми башнями. Сначала лучники потоками посылали стрелы из прорезей-бойниц, и кое-кто из Двуликих даже был ранен. Но чем больше безобидных на вид птиц — ворон и чаек, коршунов и соколов с изогнутыми клювами — влетало в башни, тем реже свистели стрелы. Вороны всё охотнее покидали корабли, и вскоре каждую из башен на берегу окружило чёрное каркающее облако. Уна видела, как герольд, поднявший было — в очередной раз — трубу, в панике заслонил лицо от вороньей стаи; новый сигнал так и не прозвучал. Она не стала смотреть туда после того, как вороны разлетелись: догадывалась, что герольду выклевали глаза. Лучников на стене то и дело постигала та же участь; а перелетая за стену, Двуликие-птицы наверняка превращались в людей и тоже вступали в рукопашную схватку.