Осиновая корона

Заклятие Огненной цепи атаковало бы их, но шанс спастись был бы. Убежать, потушить пламя, обмануть вражескую магию. Сейчас — нет. От тьмы Альена не было спасения, не было противоядия от его яда. Его чары, судя по всему, пробивали даже сопротивляемость, которой наместник наделил часть своих воинов. И красная драконица кружила в небе, а человек в плаще, сидящий на ней, смотрел, как сердца сотен — может быть, тысяч — перестают биться. Как их души улетают во тьму без надежд и имени, в непостижимый Мир-за-стеклом.

Один из упавших мечников-крестьян — большеголовый, с волосами цвета соломы — на миг показался Нитлоту Соушем. Показался. Просто показался, конечно. Немой летописец какое-то время жил в Долине, но потом покинул её и ушёл странствовать — почти как Альен, его кумир. Больше Нитлот никогда не слышал о нём. Он не мог быть здесь.

— Что это? — прохрипел Гэрхо, когда на обочине вырос новый покрытый деревьями холм, а стоны и вскрики отчаяния остались позади. Все воины вернулись в строй, и новых нападений, видимо, можно было уже не ждать. Напевы труб из тревожных превратились в торжествующие — вот только Нитлот сомневался, что нужно торжествовать. — Ни разу не встречал такого. Жутко, как некромантия. Он что, просто остановил их сердца? Прямо взял и… сам? Один?

Нитлот стиснул зеркало на поясе. Его собственное сердце готово было выскочить из груди — молило выпустить, лишь бы не чувствовать больше эту тяжкую, всеохватную тьму.

Не смотри назад. Не смей оборачиваться.

Он не понял, кому принадлежит этот шёпот в голове — ему самому, Индрис… А может быть, Альену?

Хочу увидеть твоё лицо, Альен. Хочу знать, каково тебе, когда ты делаешь это. Хочу знать, есть ли безумие у тебя в глазах — или ты до конца понимаешь, что творишь.

Ответа, конечно же, не было.

— Тёмные чары, Гэрхо. Очень тёмные. И нас это не касается. Смотри вперёд.

* * *

— Подержи его, — мягко попросила Нгуин-Кель, перебросив через плечо копну рыжих густых волос. Как и другие женщины-кентавры, она сражалась с распущенными волосами — так хаотическая свобода и ярость битвы противопоставляются мирным дням труда, когда полагается носить косы. И роль целительницы не освобождала от причастности крови и смерти: кентавры не отвергали войну, но считали её бесспорным злом, вне зависимости от масштабов и целей. Шун-Ди поймал себя на том, что уже привык к странной философии кентавров и во многом даже готов её разделить — особенно в том, что касается неприятия насилия.

Если только не признаваться себе, что в нём есть и другая сторона. Та, что упивается происходящим, несмотря на место простого наблюдателя-помощника. Сторона, которую сводят с ума смесь из запахов крови, железа и гари, музыка криков и свиста стрел, магические огненные шары, оставляющие тёмные пятна копоти на кладке стен, и камни из пращей, летящие сверху. Точно так же, как сводил с ума лес на западе — в пору первого знакомства с Лисом.

Шун-Ди не хотел принимать эту сторону, боялся и не любил её. Она была против правил, против Прародителя. А значит — недопустима.

Он кивнул, сел на корточки и подхватил под мышки раненого мечника, осторожно приподнимая его. Мечник — юный, совсем мальчишка, со следами оспы на лице — тихо заскулил. Его ранили в бедро на том участке под стенами, который коронники уже взяли: женщины-целительницы в компании с Шун-Ди шли следом за боем, точно подбирая объедки чудовища. Рана, к счастью, оказалась неопасной, и Нгуин-Кель с проворством мастера обработала и перевязала её (хоть мечник и явно побаивался целительницы с копытами вместо ступней), но при падении юноша ещё и повредил руку. Теперь нужно было вправить вывих; хотя Шун-Ди знал, что произойдёт в следующую секунду, ему было немного не по себе.

— Держи крепче, — предупредила Нгуин-Кель. Ощупала руку юноши чуткими смуглыми пальцами, обхватила её там, где требовалось — и резко дёрнула. Юноша взвыл так, что Двуликие бы позавидовали; Шун-Ди сильнее прижал его к себе, невольно поморщившись от хруста вправленной кости.

— Отпускай, — велела Нгуин-Кель, когда тело мечника перестала сотрясать дрожь. — Скажи ему, пусть отдыхает. Здесь уже никто не тронет его.

Шун-Ди перевёл её слова для желтовато-бледного мечника; тот вряд ли понял, но кивнул. От стены донеслись грохот и крики: одна из приставных лестниц, щупальцами облепивших светло-серые камни, опрокинулась. Шун-Ди не знал, добились этого воины наместника или дело в недочёте людей лорда Иггита — но в любом случае мысль о том, сколько может быть пострадавших, не радовала.