Осиновая корона

— Да, вон там, — рыжий лошадиный хвост Нгуин-Кель дрогнул с долей насмешки, пока она аккуратно обходила погибшего. На тонких сильных ногах виднелись пятнышки и брызги крови; это странно сочеталось с печальной безмятежностью на лице. — У крайней восточной башни. Трудно не увидеть: он слишком… яркий.

Слово точно подходило Лису — и в целом, и в данный момент. Там, куда указывал палец Нгуин-Кель, в тёмной толпе на стене мелькало золотистое пятнышко — и не потому, что Лис принял свой звериный (иногда Шун-Ди тянуло сказать: истинный) облик, а потому, что поверх куртки набросил короткий плащ цвета солнечных лучей. В битве это было, мягко говоря, чуть неуместно — но когда Лиса заботил подобный вздор?… Шун-Ди знал, что он снова не надел ни шлема, ни доспехов: как и все Двуликие, относился к ним с необъяснимым презрением («Ни к чему защищать живую шкуру железками, если против тебя — такая же живая шкура. В мире один закон: или загрызут тебя, или загрызёшь ты, и железки этого не изменят»).

Лис двигался легко, точно мотылёк, вьющийся вокруг лампы. Оттолкнулся ногой от приставной лестницы (ниже по ней неуклюже карабкались мечники-люди), схватился за выступ под зубцом — и миг спустя, подтянувшись, прыгнул на стену.

Отнюдь не безобидное «солнце» тут же закрыли тучи — тёмные спины защитников Академии. Лис, пятясь, отбивал атаки двух мечников — удары слева и справа, слева и справа, и так без конца; скорости и выносливости ему было не занимать, но узость стены не давала простора в движениях — он мог только пятиться к башенке, как жертва охотничьей травли. Мечники напирали; клинок Лиса сверкал в рассеянном предвечернем свете (оружия из «осинового» клада ему не досталось, но он, кажется, и не стремился к этому, предпочитая драться без помощи древних чар) — не менее ярко, чем сверкали слова его песен. Шун-Ди перестал дышать. Лис ушёл от нового выпада, наклонился — с ловкостью танцора, почти согнувшись пополам — и ударил воина снизу. Лезвие пробило звенья кольчуги и вошло под рёбра; ти'аргец отступил, зажимая рану ладонью, а Шун-Ди едва удержался от торжествующего возгласа. Стыдно. Наверное, так же чувствовали себя миншийские вельможи до Восстания, когда ходили смотреть на бои рабов?…

Нет. Совсем не так же.

Он стиснул зубы и попросил — неизвестно кого, вряд ли Прародителя, — чтобы Лис остался живым. Неважно, что произойдёт, неважно даже, за кем будет победа. Только — главное — живым.

Теперь Лис бился со вторым мечником, атакуя словно со всех сторон сразу — вихрем быстрых, чётких ударов. Ти'аргец отвечал всё более вяло, но тут (Шун-Ди сделал шаг вправо и привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть) из-под арки за спиной Лиса, из башни, выскользнула крупная тень в бело-голубом плаще. Громоздкий двуручник, шлем, украшенный рогами вроде бычьих… Альсунгец. Глотая крик, Шун-Ди смотрел, как эта высоченная туша подбирается к Лису, как заносит меч, как…

Альсунгец рухнул, сражённый по-весеннему зелёной вспышкой — то ли молнией, то ли просто всполохом огня. Вспышка прилетела снизу, из-под стены; Шун-Ди прищурился и увидел там, возле отряда кентавров-лучников, фигурку женщины в тёмно-сером балахоне. Она стояла спиной, да и в противном случае он вряд ли узнал бы её с такого расстояния, но волосы умопомрачительного цвета (синего с отливом бирюзы — точно море у берега в ясный день) говорили о многом. Может быть, все Отражения склонны так самодостаточно безумствовать, но Шун-Ди был почти уверен, что это Индрис.

Индрис, поделившаяся с ним зельем храбрости — которое он, пожалуй, истратил не на те цели… А возможно, и на те. Возможно, Лис прав и суть жизни именно в том, чтобы тратить её так, как хочется.

— Он вошёл в башню, — сказала Нгуин-Кель, поднося к губам очередного раненого флягу с водой. Шун-Ди показалось, что она без особого внимания наблюдала за схваткой — но видела почему-то всё. — Значит, скоро будет в городе. Одним из первых.

— Да, — со вздохом признал он. — Но Академию окружают три кольца стен, и это — лишь внешнее…

— Говоришь так, будто не хочешь, чтобы он попал туда.

Шун-Ди посмотрел в спокойные, улыбчивые глаза целительницы.

— Кто знает. Может, и не хочу… Нгуин-Кель, у меня к тебе просьба. Понимаю, что тебе нужна моя помощь здесь и…

— Спасибо тебе, господин толмач. Но я вполне обойдусь помощью женщин, — перебила Нгуин-Кель. Раненый в полубреду попытался встать, но не смог и бессильно загрёб руками по её крупу; повернувшись, она заботливо уложила его назад. — В чём твоя просьба?

— Видишь ли… — Шун-Ди прочистил горло. — Знаю, она довольно безрассудна. Но когда-то опекун немного учил меня стрелять. Ты не могла бы помочь мне подобрать лук и стрелы? Я тоже хочу сражаться.

* * *

Бри дрался, как никогда раньше. Впервые — без сковывающего движения страха, без подавляемого отвращения к виду крови и внутренностей, без растерянности и вины. Дрался, будто это всегда было в его жизни. Дрался, как если бы в этом была его суть.