Осиновая корона

Рёв дракона сотряс сумерки, пропитанные дымом, копотью и звоном железа. Рёв боли, а не торжества. Уна вздрогнула и посмотрела вниз, но не увидела ничего, кроме улиц и переулков города — расчерченных ровно, точно в математической схеме или книге с хозяйственными расчётами. Только с высоты она по-настоящему оценила, как завершённа и красива планировка Академии; воплощение Порядка в столь неупорядоченном королевстве. Скопления скромных жилых домов и таверны с аляповатыми вывесками, суды и лавки, храмы и бордели — отсюда всё казалось слитым в одну тёмную, порабощённую вечером, дымом и кровью массу. Воины заливали улицы, подобно воде: звон мечей рядом с сушащимся бельём, открытые раны и вспухшие рубцы — в двух шагах от вина и хлеба. Вокруг двух площадей — центральной, где находилась ратуша, и небольшой, вокруг жёлто-красноватого храма Шейиза — бушевал огонь; ещё много лоскутков дымилось там, где пожары уже потушили. Однако никого из драконов видно не было.

ЭТО ГЕДИАР, — мягкий голос Рантаиваль в сознании Уны не соответствовал тому, как тревожно она завертела головой и рассекла хвостом воздух. — ОН НАД ЮЖНОЙ ЧАСТЬЮ ГОРОДА. И Я ЧУВСТВУЮ ЕГО БОЛЬ.

— Его подстрелили? — Уна нахмурилась. Почему-то она по-детски наивно верила если не в полную, то хотя бы в почти полную неуязвимость драконов. Ни разу даже не подумала, что кого-то из них могут ранить или убить… Как Йарлионн. Лучше, чем Йарлионн. От этой мысли стало нехорошо. — Но ведь людские стрелы не пробивают вашу броню.

НЕ СТРЕЛА. ЧТО-ТО БОЛЬШОЕ, — Рантаиваль озабоченно помолчала. Снизу доносились крики и восклицания, отдалённо похожие на конское ржание: они пролетали над кварталом, где кентавры дотаптывали последнее сопротивление ти'аргских рыцарей и альсунгских двуров. — БОЛЬШОЕ И ТЯЖЁЛОЕ. ОНО ВОНЗИЛОСЬ ЕМУ В ЖИВОТ И ВСЕРЬЁЗ ПОВРЕДИЛО.

— Баллиста… — пробормотала Уна, вспомнив десятки книг по истории и военному делу, прочитанных или пролистанных в Кинбралане. Это было в ту пору, когда она — ребёнком и подростком — глотала всё, что покрывало бумагу чернилами, не особо задумываясь над содержанием. С годами сладострастное отношение к написанному слову несколько притупилось (особенно в последнее время, когда о себе так напористо, почти злобно, заявляла живая жизнь) — но зато, кажется, осталось прежним в лорде Альене. В отце. — Или катапульта. Не знала, что у наместника есть что-то подобное.

НЕ ЗНАЮ, О ЧЁМ ТЫ. НО ЗНАЮ, ЧТО БЕСКРЫЛЫЕ ИЗОБРЕЛИ МНОГО УБИВАЮЩИХ МАШИН. ВЫ ДЕЛАЕТЕ ЭТО, КОГДА ВАС ВДОХНОВЛЯЕТ ХАОС — БУДТО МАЛО ЖЕЛЕЗА И ТЁМНЫХ ЧАР, — серебристые крылья Рантаиваль взметнулись с внезапной суровостью; Уна ощутила себя ребёнком, которого отчитала взрослая родственница… Или больше, чем просто родственница. Кто бы мог подумать, что мать Инея напомнит ей собственную. — ЖИЗНЬ МОЖНО ЗАБРАТЬ В ЧЕСТНОМ БОЮ, ИЛИ НА ОХОТЕ, ИЛИ ВО ИМЯ ЖЕРТВЫ. НО НЕ ТАК.

— Летим к Гедиару, если хочешь. Ты обольёшь паром его врагов. И потом, — Уна сжала сапфир на цепочке, — вдруг я смогу помочь. То есть я, конечно, пока мало понимаю в исцеляющих чарах, но…

НЕТ, — сухо перебила Рантаиваль и свернула на север. Облака уже рыжели и розовели, пропуская закатные лучи. — МЫ ДОЛЖНЫ ЛЕТЕТЬ К ТВОЕМУ ОТЦУ. ТАКОВ ЕГО ЗАМЫСЕЛ.

Его замысел… Что ж, хоть кто-то посмел спросить. Мысли лорда Альена были так плотно закрыты, а настроение — порой — так переменчиво, что его планы казались Уне не менее непостижимыми, чем замыслы духов Хаоса. Или другого безымянного, древнего зла, что правит Мирозданием — с большей вероятностью, чем боги или Прародитель.

Спрашивать было нельзя, и она не спрашивала. Просто безропотно шла по тому пути, который лорд Альен начертил для Рантаиваль — да и для остальных участников этого гигантского представления.

Впрочем, снова ложь. Для неё всё это значит больше, чем «представление» или — даже — война. Больше, чем песни значат для Лиса, а Лис — для Шун-Ди. Здесь, в небе над Академией, какая-то давняя рана в ней затянулась — хоть и остался напоминанием белый шрам. Под серебряными кожистыми крыльями лежал охваченный боем город — и это был её личный триумф. Перелом себя, приход к себе.

Сладкая боль возвращения. Счастье от несвободы.

— Хорошо, летим. Пусть будет, как он решил.

* * *