Осиновая корона

Что-то тёмное — древняя, ненасытная жажда — гудело и пело в его крови. Он не считал тех, кто пал от его меча, и не всматривался в них после смерти. Просто шёл вперёд и вперёд, напролом, ведя за собой свой десяток. Даже то, что в сотне шагов сражаются кентавры и люди, превращающиеся в зверей, мало беспокоило его. Он дрался длинным мечом, и руки, как прежде, немели от тяжести — но ныне это было другое онемение. Железо словно стало частью него: холодный металл втянул вены, мышцы и сухожилия. Меч был продолжением его плоти, и он рубил и пронзал, не предаваясь сомнениям.

Он дрался так, как любил бы Эльду. Странно, но именно здесь и сейчас, в битве, его скручивало желание — и часть его знала: лишь много позже он задумается, а хорошо ли это.

Он дрался, пока они пробивались к стене и воротам. Дрался, когда отряд полуголых людей-волков из войска лорда Иггита притащил таран — три связанных сосновых бревна, прикрытых железной пластиной. Ворота Архивариусов были не подъёмными, а створчатыми — старыми, — поэтому таран пригодился. Бри добивал последних защитников этих ворот — рубил, не заглядывая в лица под шлемами, просто отражал и наносил удары. Нескольких дружных толчков тараном хватило, чтобы ворота распахнулись; они побежали внутрь, к следующему кольцу стен, мимо каких-то сараев и оружейных складов. На них снова бросились воины наместника — и Бри снова рубил и пронзал. Ни одно лезвие не дотянулось до него; даже раны почему-то не ныли. Однажды он рассёк кому-то грудь — и поймал взгляд молодого Вайлина, еле различимый сквозь дым и копоть от огненных шаров. Взгляд был полон ужаса и брезгливости. Бри не сразу понял, почему, а потом мельком посмотрел на свои кольчугу и куртку. Он весь был в крови, как мясник.

Матушка, бывало, перемазывалась так же, когда разделывала поросёнка или курицу на кухне Кинбралана.

Бри улыбнулся Вайлину (впрочем, улыбка вряд ли подбодрила его) и вновь занялся делом. Некогда было следить за тем, чист ли он. Теперь все они нечисты.

Под знаменосцем их сотни кто-то убил лошадь — а потом и самого знаменосца настиг крошечный камешек из пращи. Точный удар в висок. Падая, он выпустил древко синего знамени с короной — и Бри, сам не зная зачем, его подхватил.

Воины из десятка на миг замерли, будто случилось что-то исключительно важное.

Мимо с грохочущим топотом пронёсся отряд кентавров: бой бушевал уже у второго кольца стен. Над ними вились кольца дыма и пахло гарью, но Бри не знал, что именно горит. У пустого оружейного склада справа притаилась кучка загадочных рыжеволосых существ ростом с ребёнка (неужто те самые боуги из детских сказок?…); раньше он их не замечал. Время от времени то один, то другой из них подносил к губам тонкую деревянную трубочку, и кто-то из пехотинцев Академии падал, хватаясь за шею. Отравленные иглы?

Бри с усилием оторвал взгляд от рыжих созданий (уши у них были острые, как у котят, и подрагивали — мило, совсем не воинственно), отдышался и поудобнее перехватил древко. Меч, естественно, пришлось опустить.

Дауш шагнул к нему, насупив светлые брови. Его кольчуга и сапоги тоже были забрызганы кровью, но — странно — не так сильно, как у Бри.

— Давай сюда меч, десятник. Раз уж взял знамя, его нельзя выпускать. Это дело чести.

Остальные почтительно молчали.

Бри смотрел на него в недоумении — дышал гарью, слушал чей-то далёкий рык, не совсем понимая, о чём речь. Чести? О чём он? Какая разница, если идёт бой?… На войне ведь нет правил.

Он не знал, откуда пришла эта смелая, страшная мысль. Было в ней что-то чужое.

Пронзило до нутра острое, болезненно яркое воспоминание: он и леди Уна — ещё девочка — где-то в закоулках Кинбралана. Уна склоняется над книгой и пытается учить его читать; глаза у неё синие, как у ведьмы, а щёки разрумянились от волнения. Бри честно старается разобрать чернильные знаки, похожие на жуков, но они не даются ему; он злится. «Вот видишь, это — «в», — пальчик Уны скользит по странице. Она уже сказала, что вытащила из библиотеки сборник стихов какого-то кезоррианского поэта, но Бри не знает, где это — Кезорре, — и пока с трудом представляет, кто такой поэт. — В любви и на войне всё дозволено…» — запнувшись, она умолкает. «Что это значит?» — спрашивает Бри. «Не знаю. Наверное, что на войне люди убивают друг друга, а любовь…» — почему-то она отворачивается и не заканчивает. Бри смотрит на голубую ленту у неё в волосах.

Сейчас он смотрел то на меч, то на знамя — так же потерянно, как на ту ленту. Где-то рядом просвистела стрела, и десяток без команды поднял щиты.

Бри поколебался ещё мгновение — и протянул знамя Даушу.

— Держи. Ты понесёшь его. А я буду драться.

* * *