Оскол(СИ)

Я предался унынию. Ну, в самом деле, - теряю невесту, лучший друг уехал черт-те куда, заблудился в лесу, да еще кусают здоровенные, как бомбовозы, комары. Попытался крикнуть, но вышло какое-то булькающее кваканье. Естественно, никто не отозвался, за исключением туземного нетопыря, который сразу же стал нарочито громко хлопать крыльями, создавая невозможные условия для отдыха. Пришлось оставить уютную кочку и брести дальше. Только вот куда? Лес тянулся на десятки километров до старой финляндской границы и не дай бог забраться в эти чащобы - с фонарем не найдут. Я помнил, что станция расположено точно к северо-западу от лагеря, но это мало чем помогло. Северная звезда была затерта облаками, а попытка вглядеться в небо закончилась кувырком в лужу. Перевернулся на спину, лежу.

Красиво августовское небо. Кроны дерев скрывают тучи, мигают редкие звездочки. Показался месяц, потом второй, и я осознал, что пьян вдрызг. В этой мысли утвердил меня легкий смех невдалеке. Кто-то был рядом. Собрав остаток сил, мне удалось встать и вылететь на тропу, посередине которой застыл мощный ствол.

Мне стало не по себе - ствол вдруг исчез, а вместо него появился ярко-красный зверь. Стояли вокруг него ведьмы и кормили еловыми ветками. Только были они почему-то в тренировочных шароварах и с цветами в головах.

"Вот он!" - атаковали ликующие голоса со всех сторон. "Медведь! Кто твоя невеста?" Мне завязали глаза и стали вертеть, подталкивая руками. Потом они замолчали и разбежались - слышно было, как удаляются их шаги. Я сорвал повязку и, пытаясь остановить качающийся горизонт, споткнулся и упал на простертые руки сероглазой ведьмы.

Полностью придти в себя удалось лишь к утру. Изредка мелькали вспышки просветления с обрывками разговора, но кто дотащил меня в лагерь - не помню. Уверен только, что они добрые славные парни. Принесли меня в дом, уложили спать и оставили на тумбочке полный котелок воды.

Натянув гимнастерку и ощупав карманы, я растерялся - кошелек с деньгами, ключи и удостоверение инструктора Осоавиахима исчезли. Деньги - ладно, тем более, что пропили мы их все. Помню, Валька стучал в окошко железнодорожной кассы и требовал отправить телеграмму в три слова "приготовьте сто рублей". Ключи, по-моему, я положил в пустой кошелек, есть шанс, что оставил в буфете. А вот удостоверение - это плохо. Могут из лагеря выпереть, если Еделев узнает.

А Еделев явился, как чёрт из табакерки. Читал нотацию, ударяя кулаком, возмущенно махал руками, но... Под конец речи кинул армейскую флягу. Первач! Похмелье не числилось в моих бедах, но жест начлагеря был дорог.

В понедельник я вступал в обязанности, которые начинались около 10-00. Судейство. Поэтому с утра на полигон тащиться было незачем, и к началу работы я выглядел не хуже остальных инструкторов. Вот только фраза "траектория движения пули" не задалась, и пришлось заменить ее на "линию полета". А так ничего. Временами, правда, желудок мстительно подбирался к пищеводу, но я регулярно гасил его водой.

Говорят, что в таком состоянии время идет медленнее. Не верьте. Оно вообще не идет, застывая липкой резиной на дне каждого часа. Казалось, что столетняя война была короче трудового августовского понедельника. Стрельбы - Матчасть - Планерка - Опять стрельбы - Упражнение "5+20" - "Дебет-Кредит" - Политзанятия в вечерней школе инструкторов.

Но даже политзачеты когда-нибудь проходят. Уже был вечер, когда я пошел сдавать ведомости учета расхода боеприпасов и в дверях столкнулся с какой-то девчонкой. Ведомости разлетелась по коридору. Девчонка ойкнула и бросилась собирать бумагу. Очень уж не хотелось мне сгибаться - шум в голове, да и желудок пошаливал. А она, присев на корточки и прижимая к груди бумажный ворох, сказала полуобернувшись:

-Я сейчас, я быстро все подберу.

И полуоборот этот и быстрый взгляд из-под рваной челки очень скоро стали меня жечь. Нет, мое сердце не пронзала молния, и толстожопый Амур не стрелял коварно из-за угла. Просто кончики пальцев занемели, а тугая волна перекрыла дыхание.

Наверное, по сто раз на дню приходилось встречать раньше это чудо - и ничего. А сейчас вдруг ее необычная внешность приковывала к себе, как магнит. Черные волосы клиньями, белая, белая кожа, и вместо полагающихся в таких случаях "очей черных" - глаза серо-стального цвета, цвета ледяного балтийского неба.

И еще она отличалась от своих подруг, не становясь при этом белой вороной. Девчата прислушивались к ее мнению. Это я замечал. Парни тоже не обходили стороной, однако предпочитали все же общество сверстниц более понятных. С теми можно было купаться, шутить, дурачиться, назначать свидания. Даже целоваться, наверное. С ней нельзя. Причем не из-за напускаемого ломания, а вследствие чего-то идущего от сущности человека, от самого "я": величественного, гордого, недоступного и в то же время притягающего и по-девчоночьи непосредственного.

Что делать? Собирать листы рядом с ней? Стоять на месте? Подойти? Нет, подойти боязно. Я казался себе слоном возле хрустального колокольчика, и, вцепившись в стул, боялся даже моргнуть.