Осколки голограммы

Двадцать лет спустя, когда критика уже не будет на свете, в книге Фромантена о старых мастерах будет дан очерк личности Рембрандта, в котором неожиданно просматриваются черты сходства с Некрасовым: «В жизни Рембрандта, как и в его живописи, много теней и темных углов. <…> В личности Рембрандта не видели ничего, кроме его странностей, маниакальных увлечений, некоторой тривиальности, недостатков, даже пороков. Утверждали, что он корыстолюбив, жаден, даже скуп, что у него душа торгаша. С другой стороны, говорили, что он расточителен и беспорядочен в своих тратах, причем ссылались на его разорение. <…> Рембрандт не видел Италии и не советовал и другим туда ездить. Его бывшие ученики, ставшие потом докторами эстетики, сожалели, что их учитель не обогатил этим необходимым элементом культуры свои здравые теории и свой оригинальный талант»[207].

Черты художника в описании Фромантена напоминают расхожие суждения современников о Некрасове: о его недостаточной образованности и далековатости от европейской культуры, о пристрастии к азартным играм, практическом уме и меркантильности: «Некр<асов> страшно угловат, и его надо знать да знать, чтобы иногда действительно не принять за мерзость то, в чем никакой мерзости нет» (Белинский. XII: 325); «Некрасов приезжал больной и неприятный. В нем много отталкивающего. Но раз стал он нам читать стихи свои, и я был поражен непонятным противоречием между мелким торгашом и глубоко и горько чувствующим поэтом» (Т. Н. Грановский)[208].

Еще одно суждение, развивающее мысль о личности Рембрандта, также вызывает ассоциации с суждениями об оригинальном, великом, новаторском поэте Некрасове, соединившем в себе несколько разных талантов и противоречивых человеческих черт:

«Если бы он явился позднее, у него не было бы огромной заслуги художника, который завершил прошлое и открыл одну из великих дверей в будущее. Во всех отношениях он очень многих обманул. Как человек он был лишен внешнего лоска, и из этого заключили, что он был груб. <…> Как человек вкуса он погрешил против всех общепринятых законов, из чего заключили, что у него нет вкуса. Как художник, влюбленный в прекрасное, он порой придавал земным вещам уродливый облик; никто не понял, что он стремился к другому»[209].

Лаконичное замечание Дружинина о «рембрандтовской картине сумрачного вечера» поддержано – как показывают цитаты – сходством у художника и у поэта в изображении света и тени, контура и фона, характера и судьбы.

Последнее получает еще одну поддержку в искусстве XX в. В 2007 г. вышел фильм Питера Гринуэя «Ночной дозор», посвященный картине Рембрандта – четвертой по популярности в мире (после «Моны Лизы» и «Тайной вечери» Леонардо да Винчи, росписи на сводах Сикстинской капеллы Микеланджело), а в 2008-м – его же фильм «Рембрандт. Я обвиняю», документальный детектив. Последний, опирающийся на мощную традицию исследования творчества художника, является одновременно исследованием и расследованием: знаменитый групповой военный портрет последовательно трактуется как разоблачение Рембрандтом коварного убийства. «Ночной дозор» Рембрандта рассматривается в этом конспирологическом детективе в микросюжетах, посвященных многочисленным загадкам этого шедевра: Гринуэй насчитывает их тридцать четыре.

Объясняя эти загадки, он анализирует и исторический контекст, и биографию, и творческую манеру Рембрандта. В ней он выделяет театральность: по его мысли, в картине запечатлена часть театрального представления. Мысль о театральности картины Рембрандта ассоциируется, с одной стороны, со словами Дружинина о стихотворении Некрасова как об опере и, возможно, потому говорит о его «псевдореальной картинности» (Дружинин ПВ: 276). С другой стороны, театральностью, ориентированностью на театральное впечатление дополнительно объясняется, почему при прочтении читателя заставляло плакать некрасовское стихотворение, которое при попытке рационально осмыслить действия героев вызывало у современников недоумение и протест[210].

И наконец, фильм раскрывает указанную в искусствоведческой литературе способность Рембрандта запечатлеть в жесте целую историю. Очевидно, как родственное ему почувствовал Дружинин это напряжение сюжета, переданное картиной сумрачного вечера. А оно имело те причины в жизни поэта, которые по возможности скрывались даже от близкого окружения.