Осколки голограммы

Как известно, в середине 1840-х гг. (1844–1845) Некрасов получил признание как поэт: услышав начало стихотворения «Родина», Белинский «бросился к Некрасову, обнял его и сказал чуть не со слезами на глазах: “Да знаете ли вы, что вы поэт – и поэт истинный?”»[218]. Для Некрасова начался качественно иной этап литературного ученичества у Белинского, хотя это ученичество длилось уже два года[219].

Творчество Некрасова этого периода обращено к Лермонтову. В сборнике «Мечты и звуки» прочтение Лермонтова тоже заметно, однако с середины сороковых годов кардинально меняется его подход. Некрасов осваивает новые для себя формы стиха, и обращение к Лермонтову часто дает о себе знать в перепевах, пародийном обыгрывании тем и мотивов, размеров и рифм. Лермонтов значим для поэтического опыта Некрасова до конца его дней[220], а перед смертью поэт записывает в дневнике:

«Любимое стихотворение Белинского было “В степи мирской, широкой и безбрежной” (Пушкин).

Я же когда-то очень любил стих<отворение> Лермонтова “Белеет парус одинокий”» (XIII-2: 65).

После гибели Лермонтова в 1841 г. интерес к его творчеству возрастает, тем более что большая часть наследия поэта еще неизвестна публике.

Но отметим, что обращение к Лермонтову у Некрасова происходит в контексте разговоров с Белинским. В эти годы в массовом сознании Лермонтов ассоциируется с романтической традицией и, в частности, с творчеством А. А. Бестужева (Марлинского): полярностью и исключительной силой чувств героя, протестным пафосом, усилением субъективного, личностного начала. Белинский, называвший прозу Лермонтова «противоядием чтению повестей Марлинского» (Белинский. III: 188), в своих критических выступлениях много говорит об огромном поэтическом значении Лермонтова, оценивая его как одну из главных фигур в отечественной литературе. Некоторым современникам Белинского его восхищение иногда кажется преувеличенным и предвзятым. Так, П. А. Плетнев в письме к Я. К. Гроту от 6 марта 1843 г. замечает:

«Белинский задает себе тему, что должен писать поэт. После прикладывает к этой задаче произвольно выбираемые из него места, имеющие сходный предмет с его темою. Встречая у поэта особенности от его произвольных требований, он начинает глумиться над автором, называя его рабом идей того века или поклонником тогдашних пороков, и думает, что прекрасно уничтожает тем его достоинство, подтверждая, что оно прочувствовано лишь Лермонтовым, который по его воззрению везде верен одной высоко-философической идее: ругать и презирать человечество в виде произвольно сотворенных им уродов»[221].

Действительно, Белинского привлекает в лермонтовском творчестве пафос протеста и отрицания: «Отрицание – мой бог», – заявляет он Боткину (Белинский. XII: 70). Некрасов писал о впечатлении Белинского от его стихотворения «Родина»: «Белинский пришел в восторг, ему понравились задатки отрицания…» (XIII-2: 48). Белинский подробно говорит в печати о «Мцыри» и «Демоне»; правомерно предполагать, что в кружке близких людей его рассуждения звучат еще подробней. Некрасовское название «Демону» прямо восходит к поэзии Лермонтова. Приведем для примера и несколько строк из «Мцыри»:

Я молод, молод… Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил[222]

.

Любовь и ненависть в их слиянности предстают как цельность сильной души, делающей свой индивидуальный, сознательный выбор. Приятие благого означает полное неприятие его противоположности. Это – характерная черта Белинского, каким он предстает в воспоминаниях современников: «Белинский относился к одним людям симпатично, иногда до слабости, до пристрастия <…> – к другим, напротив, антипатично и тоже до крайности»[223]; «Ненависть и любовь его одинаково выражались страстно, подчас ребячески, с чудовищными преувеличениями…» (Белинский ВС: 176).

Переписка Белинского содержит еще одно признание, проясняющее формулу «любить и ненавидеть» в некрасовской интимной лирике.

5 декабря 1842 г. Белинский знакомится с повестью Жорж Санд «Мельхиор», доставленной ему И. И. Панаевым, и, во власти впечатления, пишет Панаеву письмо: