Осколки мозаики

Я выпытывал у Ольги — сколько же ей лет? И оказалось, что она старше его на два года, а девочка старше сына на полгода, хотя меньше ростом и более хрупкая, чем он. «Вероятно, вы с нею ровесники», — подруга продолжала охотно ссыпать эмоции и факты в раскалившееся воображение. «Не может быть», — прикидывал я. Она изящнее Ольги, которой нет и двадцати, чья спортивная фигурка стоила трехнедельного обхаживания (с шампанским что ли? забыл).

— Господи, да во сколько же лет она родила дочь? — не выдержал я, запутавшись окончательно.

— Ксюша — его дочь от первого брака, женаты они почти три года и, соответственно, очаровательный молодой человек женился рано. Очень рано. Дети красивые, да только не в них. Так-то, дружок, — Ольга ехидно рассмеялась на мою «проницательность» и, пресекая любопытство, больше не стала уводить меня на свежий воздух в часы посещений.

На следующий день я опоздал. Мое место было занято визитерами. Муж (!), бережно подавая тапки, не дышал. Крутой подъем ступни и тонкие щиколотки тут же скрыли опавшие оборки в белых топорщащихся кружевах. Приятная ночная рубашка ласкала руки, трепетно поднимавшиеся вплоть до острых, туго очерченных коленок, задрожавших в испуге. Она выпрямилась, стряхнув немнущийся шелк раскрытого халата, и, словно скрываясь, прильнула к его плечу. Муж так же аккуратно расстегивал пуговку (круглую, обтянутую той же тканью) на манжете, освобождая из чрезмерно кокетливых крылышек правую руку, оголяя ее до плеча. В первый раз я увидел ее в полный рост (чуть выше среднего, но на голову ниже этого мужа). Она опустилась, откинув безжизненно руку перед собой на спинку (на жесткую спинку) подставленного стула, на котором я изводил свое время. Муж (его звали также как меня!) отошел к окну — вздыхать, протирая оригинальные очки. А у седой приятельницы сегодня что-то не ладилось: вена ускользала и ускользала от нее. Оставленная маленькая иголочка бескровно покачивалась. Такие манипуляции производились ежедневно. В легкомысленном отделении не нашлось виртуозов для тонких и ломких вен, и в подставку для капельниц были воткнуты цветы в знак сочувствия попавшим сюда. Ольга испытующе наблюдала за мной, а я за происходящим. Славик резко одернул подругу и, справившись сам, подпустил, подшучивая над ее манерой прижимать коленом сиденье стула, отпуская жгут. Она вытянула струйку темной крови в шприц (по вискам струился пот), нервно переводя дух и очень медленно нажимая на поршень, требовала определенного ритма дыхания от моей (?). Она так и не назвала себя.

Через лазейку я проникал в клинику в тихий час — час, когда мы, сдерживая душераздирающий смех, обычно пили чай. Наконец-то ей надоело притворствовать. Я сидел у ея пустующей постели. Сейчас она войдет, пойдет мне навстречу и глаз не отвести. Я повертел раскрытую книгу, заглянул в кофейник — вода налита, включил в розетку. На дне чашки с перламутром помады (ее губ), в остывшем чае лепестки розы. Косметичка рассыпана по тумбочке, из ящика видны сигареты (ушла курить). Я поднял упавшие спички, заметив вышивку в китайском стиле на бархатных тапках, крохотных рядом с моей ногой. Дверь распахнулась. Ольга подскочила так, что у меня сердце екнуло, рванулась навстречу. Ясные глаза затуманились, но мальчишка импозантен, весьма импозантен.

— Как! Не может быть!

Он остолбенел, не понимая таких же недоумевающих слов Ольги.

— Не знаю, почти под утро. Спросите, просили вас зайти. Вы… Вы зайдете?

Ольга мяла подхваченный букет, пока скрипящую дверь не прихлопнуло сквозняком. Дремавшие девочки словно очнулись.

— Ушел?

— Да.

— Я не понял, что он сказал? Что такое? Где она? Выписалась? Сбежала? Она оставила телефон?! — Пытал я всех до хрипоты. Ольга с глубокой обидой, не желая устраивать сцен, произнесла тихо и четко.

— А тебе, она просила передать… тебе просила ничего не говорить. Да, это все.

Койка пустовала три дня, затем я забрал Ольгу домой, но беспечная прежняя близость не вернулась. Мы расстались, не выясняя отношений.

19. Не может быть

Прошло пять лет. Теперь я редко вижу удаляющийся волнующий силуэт. Настигнуть не удавалось. Не удалось. Я уже не злюсь, но хотел бы объясниться или проститься. Я жаждал этого даже тогда, когда приходил к речной излучине, где крутой берег нависает гребнем. Она любила застыть с запрокинутой головой - дразнить меня распущенными до пят волосами. Именно туда я кощунственно приводил девушек, которым морочил голову любовью. Они становились податливее, принимая явную ложь, не подозревая простой истины: «Чем женщина не доступней — тем она прекрасней».