Осколки мозаики

Несчастные бумаги, их следовало сразу подписать. Развод был недопустим, и он знал это. Фонари подсвечивают летнюю зелень. Внезапно промчался автобус, сверкающий инеем, с крышей белой от снега. Сумеречное состояние, знакомое многим, в век меняющий обличья. Многообразие утомляет. Алфея отчаянно торопилась забыть, но ему не хватило духа оставить ее, не доказывая очевидного, о чем он никогда не говорил и не сказал бы в браке. Отныне он будет приходить, не считаясь с ее мыслями, не замечая того, что она уже не одна и не думает ждать его. Мороз пробежал по коже, пронизывая ночной свежестью Алфею, замершую у открытого окна. Она забывает стряхивать пепел… Это будет сниться вечность, ибо прикоснувшись к божественной тайне любви, умирают сразу или мучительно долго — всю оставшуюся жизнь, вздрагивая от единственного жеста, повторенного кем-то, от приметы, внезапно настигающей. Сохранившие таинство спят сладко, оберегая дом и покой, просыпаются цепко знающими свое дело. Неопаленные плутают в диких зарослях отношений, не ведая о грехе. И ей оставалось принять случившееся и смириться с тем, что случайно не сложилось в чудную картину.

17. Призраки

В поздних сумерках и на высоком берегу она не успевает заметить подозрительную обстановку. Он строит недосягаемые скользкие пирамиды, призывая подняться и проверить. Его речи — монотонные исповеди излишней скорби и ненужной — надоедали, смешили. Но иногда она соглашалась вслух, дабы укротить поток, в котором корабли продолжали тонуть (а причина тому предательство), брала руку, разглядывая линии: его и свои. Он умолкал в ожидании ответа, не очень уверенный в силе доказательств, приводил соглядатаев, друзей и чужих, знавших якобы нечто. Появлялись признаки реальности, призванные подтвердить душевные излияния. Они бродили в полнолуние, небесные мелодии кружили в отныне нередких вальсах, прерываемых поцелуями. Однажды он пренебрег терпением, укорял и, обвинив во всех грехах, представил аргумент - ее второго мужа, с которым уже удалось развестись. Она потрудилась, чтобы более не встретить его пытливый, горящий здравомыслием взор - взор обреченного любить безответно. Возникнув, второй бывший не проронил ни слова, но уйти не мог, завидев ее. Она опрометчиво, не желая того, выплеснула свои, так тщательно скрываемые, эмоции: «Да, я действительно причастна ко всему! И даже к происходящему сейчас. Но я не лгала никогда. И всегда есть люди, которым не следует знать ничего, ибо они посторонние».

Она поспешила увести его из дома-лабиринта, насыщенного житейскими, неотвязными призраками, подальше, на неслышимое расстояние от светящихся окон. Привыкнув к темноте, они обнаружили в саду яблоню, приникшую к земле. Алфея опустилась на ствол, закурила, мысленно выстраивая ответ, который мог бы прекратить невольные визиты. Надеясь избежать ошибки, боясь утонуть в глазах полных слез, прижалась к плечу. С детской злобой и виноватостью он уткнулся в шелковые складки юбки, подобранной на колени. Ее задрожавшая рука запуталась в волосах, было не совсем удобно, курить хотелось молча...

Как повелось у графа Возлюбленного, он явился без зова, но на сей раз не застал. Не вникая в злые взгляды смазливых служанок, прошел в кабинет. Осторожно, затем удобней, сел в кресло у остывшего камина. Пустынно и тихо. Из разбросанных на столе папок выехали рукописи, связки книг пылились в свободном углу. Он излучал величие до тех пор, пока не увидел хвостик, выглядывающий из бумажной кипы, который нервно поводил из стороны в сторону, словно мог принадлежать недовольному коту, но по виду напоминал о ящерице, готовой расстаться с ним в миг опасности. Желание выдернуть и распознать явление разом покинуло графа, он съежился, почувствовав, что утопает в огромном кресле красного шелка, с мягко выстеганными валиками, причудливо выгибающимися со всех сторон, как морская раковина, вздымающимися при попытке встать. Его обратили в мальчика, забытого мамой, которая не найдет его, жалкого в стремлении не заплакать. Он очнулся от дремоты, она еще не возвращалась. Он вздрогнул от ужаса, осознавая: Алфея не вернется.

И вновь память с кошачьей повадкой крадется в забрезживший сон, уже не пугаясь - не увлекаясь созерцаньем ящеровидных слов, утерянных ею. В душе он не мог простить неприятное состояние, заслышав, что спокойно поскрипывает перо, сквозь кружева манжет разглядел чернильную кляксу на умиляющем запястье. Он знал: не простит свой страх возлюбленной, ушедшей в сочинительство. Граф нарочито наступил на ящерку, мгновенно юркнувшую в холодный камин, отбросив на ковер свидетельство о явных недостатках романа, в которых не признаются никому.

Он повертел на свету хвостик воспоминаний, недоумевая, зачем он приходит сюда, не хочет забыть ее даже во сне. «Бывшая, бывшие-бывшие, бывший», - закуривая и отгоняя сон среди ночи.

18. Очарованный игрок