Осколки мозаики

Едва я вошел в палату (легкомысленней атмосферы я еще не ощущал), меня поразила эффектная возлежавшая дева - именно возлежавшая. Я зашел в клинику проведать хохотушку Ольгу. Наверно, я шутливо знакомился и сразу приставил стул к постели незнакомки (в ногах ея). Безразличная маска, только страницы перестали шелестеть в книге, устроенной на коленях. Заметила! Дверь отворилась: глаза полные тревоги, выхватили ее из пятиместной палаты. Стройный мальчик, в волнении снимая очки, кинулся к ней, шепча тысячи неведомых имен и ненужных глупостей, приостановленных вошедшими. Гости, которые не забыли поздороваться, заполонили свободные склянки цветами - яркими брызгами на фоне серых стен; а меня попросили пересесть к той - к кому пришел. Их насмешливые диагнозы и знание дела выдавали медиков, что успокоило парня. Выражение радости я бы назвал - позволением убрать книгу и держать тонкую смуглую кисть, выглянувшую из глубины манжеты. Они подняли, взбили подушки и в (до талии!) вырез халата хлынули кружева, кружева, кружева. В них можно утонуть, даже так дивно выгибая спинку и шею, выискивая удобное положение для высоко подобранных, замысловато скрученных на затылке, волос. Я прислушивался к беседе, насыщенной осторожными взглядами в сторону, как оказалось, мужа, но не был уверен, что это о ней, так безнаказанно укатившей в безрассудный круиз без него. Но он «рад, что нашлась, да-да, позаботится, очень рад, не страшно, да, в мягкой форме, да, зачем, нет-нет, сообщил».

Холеные пальчики с выточенными острыми ногтями (весьма опасны, н-да), персиковая кожа, капризная чувственность губ, да разве можно выглядеть еще лучше? Ничто не подтверждает тех мук, о которых они говорят: «Нет, здесь нет. Не смогли найти. Заменители не действуют. - Ночью? - Перестаньте шутить. – Ах, оставьте».

Подруга годилась ей в матери, а спутник — личным врачом и другом первой семьи. Услышанное поражало воображение загадочным несоответствием. Я уходил под впечатлением, брел бульваром, словно искал дорогу домой. «До завтра» — я сказал ей, а не Ольге. Завтра. Завтра я приду раньше! В конце аллеи (такое случается только в конце аллеи, да и где же еще!) я угадал силуэт в долгих шелках, ринулся за ней и замер. Этого просто не может быть! Неизвестно зачем, но она осталась там, в палате! Умные мысли исчезли вслед за ней.

Я ежедневно навещал веселую палату, где загорелые девочки лечили послеотпускные недоразумения, возникшие от перемены климата. Наши, чаще шумные, встречи прерывались появлением родственников, не придававших мне никакого значения. Как-то я пил с нею чай. То есть она заварила крепкий чай для всех притворяющихся, и была несколько оживленнее, чем всегда. Короткое замыкание: наши руки встретились нечаянно, одновременно потянувшись за сахаром. Мы не расставались ни на миг: и днем, и ночью мы были ненасытны, мы были неутомимы. Пленяющая игра полужестов, недосказанных взглядов, мы могли говорить до умопомрачения. — «Чем безграничней выбор, тем бесконечней одиночество». — Я не ответил, я не был согласен и не спешил догонять. В прозрачном зонтике лениво кружилось солнце. И все-таки она уходила, а мне казалось, что идет навстречу в конце аллеи. Это увлекало, но было глупо. Я не тот юнец, я не простил бы…

Я не замечал ревности Ольги, терзающей меня, где я витаю? Я не наслаждался тенью старого парка, торопил ее вернуться, чтобы застать тех двоих с непритворными лицами: печаль, ведущая к разводу. Я увидел печаль! Вечером я посвящал ей страницы дневника: моя… Беатриче, Лаура, Диана, Клеопатра, Франческа или Елена Святая? Я ждал — она не обманет. Иногда я не успевал сомкнуть глаз и все ждал, что она скажет свое имя. Услышанных было много, я им не поверил. До сих пор загадка — почему не удержал ее?

Мои многозначительные взгляды при встревоженных посторонних ее не смущали. Я даже решил, что в «ея» великолепии нет такого понятия. Почти месяц восхитительнейших измен свели на нет семимесячную связь с Ольгой. Мои посещения раздражали ее беспричинно. Наверно, неловко, что я усаживаюсь за спиной, вынуждая ее оборачиваться или укладываться на живот, округляя в ладошках лицо и так кукольно-смешное, чтобы увидеть меня. Чувствуя себя дирижером женских страстей (каковым и действительно был), я забавлял (и забавлялся!) падких на шалости чаровниц. Однако мне, отъявленному холостяку, к тому же кичившемуся этим, понравились вошедшие дети. Галантный «сыночка» с папиными глазами под локоток сопровождал кареокую Ксаночку (в маму, в маму). Она прежде подала им руку для поцелуя, затем прижала детей к себе и, быстро подставив висок для поцелуя мужу, словно клюнула детей в макушки. Потом она заговорила задушевным тембром, умилившим меня.