Читаем Осколки памяти полностью

Но один эпизод меня потряс по-настоящему. Готовит­ся к съемкам сцена: похоронили человека, стоят над мо­гилой скорбящие люди. Привезенные по моей просьбе из соседней деревни плакальщицы сидят своей компанией (в деревнях есть такая профессия - плакальщицы, их "услугами" пользуются). Через переводчика спрашиваю, можно ли снимать. "Да, - отвечают эти женщины. - Мы готовы". Я делаю отмашку, и вдруг - истошный плач, стенания...

Такого плача, таких рыданий я в своей жизни не слы­хал нигде. Столько боли! Басов, который в кадре не при­сутствовал, гладя на это, попросил валидол. Басов плачет, Стефан плачет, Кузнецов плачет, я тоже реву. Ужасающий трагизм. Записывали их чисто, никаких озвучек. Говорю: "Стоп!" - и утихло все моментально. Как ни в чем не бы­вало. Сыграли - это их работа. "Еще раз нужно? - пожа­луйста". Я был потрясен.


Я - не актер, я - режиссер

"Братушка" - единственная моя картина, где я выступил еще и в качестве актера - от дурости, конеч­но: был непоколебимо убежден в том, что советского офицера может играть только наш человек, не болга­рин, а все наши ребята уже были задействованы: в эпи­зодах снимались и осветитель, и гример - все. Оста­вался один художник, но тот по комплекции никак не подходил, худенький очень. Ну, что делать? Пришлось самому надевать военную форму, красить волосы под седину (тогда еще своей было недостаточно) и текст учить. С текстом сложностей не предвиделось: слов у меня было чуть больше, чем "кушать подано", а, кроме того, память на тексты у меня натренирована со сту­денческих времен. Благодаря ей я еще в университете преподавательницу немецкого языка регулярно вокруг пальца обводил. Зададут, бывало, перевод отрывка из работы Сталина "Вопросы языкознания", я тихонечко открываю русскоязычное издание (эта работа издава­лась тогда в великом множестве на разных языках), нахожу нужный кусок, разок внимательно читаю, са­жусь перед преподавательницей и легко, непринужден­но "перевожу".

Вообще не только в "Братушке", но и в других кар­тинах, где я снимался, я на себя смотреть не могу, не пе­реношу себя на экране: все мне кажется каким-то неесте­ственным, и то не так, и это не эдак. Актером надо быть от Бога, а режиссер должен картины делать.

Когда Вася Шукшин, будучи студентом ВГИКа, по­смотрел свои актерские пробы, на вопрос в общаге "ну, как?" ответил: "Да как будто мыла хозяйственного наелся!"

Но все же, видно, картину я собой испортил не окон­чательно, потому что в Советском Союзе нас - Анато­лия Борисовича Кузнецова и меня - наградили за нее медалью им. А.П. Довженко, это была премия за лучший военно-патриотический фильм, а в Болгарии Общество болгаро-советской дружбы отметило "Братушку" Золо­тым почетным знаком (он называется "золотой", а из чего сделан, я не знаю).

Так что жизнь похожа на горную речку с перепада­ми, с порогами, где можно и разбиться, а где сама река несет тебя и помогает плыть.

А то, что, выбрав своей профессией именно режис­суру, я не ошибся, подтвердила мне баба Ванга. Помимо прочего, она сказала мне следующее: "Ты умеешь видеть людей. Так что продолжай заниматься тем, чем зани­маешься. Я не понимаю, что значит твоя профессия, ки­норежиссер, и в чем тут дело, но ты занимайся ею, пото­му что ты сподоблен".


"РАСПИСАНИЕ НА ПОСЛЕЗАВТРА"


Снова "детское кино"

Сейчас уже не вспомню, каким образом, при каких обстоятельствах ко мне в руки попал замечательный сце­нарий Нины Фоминой "Расписание на послезавтра". Зна­ли, видимо, что я не равнодушен к детской аудитории, а это был как раз сценарий о школе, да не о простой, а о чудесной физико-математической.

Прочитав его, я тут же решил, что это отнюдь не фантазия, что такая школа действительно может быть, тем более, что образец ее уже существовал в Новосибир­ском Академгородке, созданном великим математиком Лаврентьевым, где живут и работают ученые, действу­ют академия наук, университет, а при университете - физико-математическая школа.

Про эту школу много писали в газетах, рассказыва­ли о применяемой там собственной программе обучения, о том, что талантливых детишек собирают туда по всей Сибири: аспиранты и студенты старших курсов универ­ситета во время летних каникул выезжают в экспедиции в поисках одаренных детей, проводят в деревнях и стой­бищах олимпиады и, когда находят юное дарование, при­возят его в Новосибирск. Причем на вступительных экзаменах ребенок мог написать диктант или сочинение на чистую двойку, и это не принималось во внимание, цени­лось то, что он талантлив в точных науках.

Мне захотелось, чтобы школ, подобных этой, было больше, и были они разных направлений: литературные, биологические, географические... Я, наивный человек, не имевший никакого отношения к педагогике, считал, что за семь лет общеобразовательной школы педагогам нуж­но изучить своих учеников, их устремления до такой сте­пени, чтобы после семи классов они шли уже по специа­лизациям: этот на физмат, этот в консерваторию, этот в лингвистику, а этот обалдуй - в режиссеры.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное