Осколки прошлого

— Я как-то стояла за кулисами в Карнеги и поняла, что я тут единственная женщина. Такое случалось и раньше, много раз, но тогда я впервые действительно обратила на это внимание. Как и на то, что люди на меня смотрят. — Она стряхнула пепел. — А потом мой учитель меня бросил. — Слезы внезапно появились в уголках ее глаз: боль потери до сих пор была свежа. — Я занималась с Печниковым с восьми лет, но, по его словам, лучше я стать уже не могла.

Лора не сдержалась и спросила:

— А вы не можете найти другого учителя?

— Меня никто не возьмет. — Она пыхнула сигаретой. — Печников был лучшим, я пошла ко второму лучшему. Потом к третьему. К тому моменту, когда я спустилась до уровня директоров оркестров старшей школы, я поняла, что они используют одни и те же ключевые слова. — Она встретила взгляд Лоры с выражением человека, который знает, о чем говорит. — Они говорили: «У меня нет времени, чтобы брать еще одного ученика», но имели в виду: «Я не хочу тратить свои талант и силы на глупую девчонку, которая все бросит, как только влюбится».

— О, — сказала Лора, потому что это было единственное, что она могла сказать.

— В каком-то смысле так даже проще, наверное. Я посвящала занятиям три или четыре часа в день всю мою жизнь. Классика требует такой точности! Ты должен играть каждую ноту, как написано. Твои движения значат даже больше, чем прикосновения. В джазе же ты можешь внести в произведение мелодическую экспрессию. А рок… вы знаете «Дорз»?

Лоре пришлось поднапрячься, чтобы перестроиться.

— Джим Моррисон?

Джейн застучала пальцами по барной стойке. Сначала Лора слышала только судорожное постукивание, но потом, к своему удивлению…

— «Лав ми ту таймс»! — Лора посмеялась этому хитрому трюку.

Джейн начала говорить:

— Манзарек играет одновременно партию клавишных и басовую партию. Поразительно, как ему это удается — будто каждая рука играет по отдельности. Практически расщепление личности, но люди не обращают внимания на технические аспекты, им просто нравится звук. — Она продолжала отстукивать песню, пока говорила. — Если я не могу играть музыку, которую люди ценят, я буду играть музыку, которую люди любят.

— Ну и хорошо. — Лора позволила еще нескольким тактам прозвучать в тишине, а потом спросила: — Вы говорили, что были в Европе последние три месяца?

— Берлин, — руки Джейн наконец улеглись. — Я работала как сессионный пианист на «Ханса Тонстудио».

Лора покачала головой. Она никогда не слышала об этом месте.

— Это звукозаписывающая студия рядом со Стеной. Там есть такое пространство, Майстерзал, в котором акустика просто прекрасна для всех видов музыки — классической, камерной, поп, рок. Там записывался Боуи. Игги Поп. «Депеш Мод».

— Значит, вы познакомились с кое-какими известными людьми?

— О нет. Моя работа заканчивалась, когда они только появлялись. В этом вся прелесть: только я и мое исполнение в полной изоляции. Никто не знает, кто сидит за инструментом. Никого не волнует, мужчина ты, женщина или французский пудель. Они просто хотят, чтобы ты чувствовал музыку, и вот в этом я хороша — чувствовать, куда меня ведут ноты. — Страсть, с которой она говорила, подчеркивала ее естественную красоту. — Если любишь музыку — действительно искренне любишь, — тогда играешь для себя.

Лора почувствовала, что кивает. Музыка не была ей близка, но она понимала, как чистая любовь к чему-то может не только придать сил, но и заставить двигаться вперед.

И все же она сказала:

— От многого приходится отказаться.

— Правда? — Джейн, казалось, искренне не понимала. — Как я могу отказаться от чего-то, что мне на самом деле никогда не принадлежало просто из-за того, что у меня между ног? — Она ожесточенно рассмеялась. — Или чего нет у меня между ног, или что может оттуда в какой-то момент появиться?

— Мужчины всегда могут себя переизобрести, — отметила Лора. — Женщина же, если стала матерью, навсегда ей останется.

— Не очень-то похоже на радикальный феминизм, доктор Мэйплкрофт.

— Да, но вы понимаете, о чем я, потому что вы, как и я, хамелеон. Если вы не можете играть музыку, которую люди ценят, вы будете играть музыку, которую они любят. — Лора надеялась, что однажды это изменится. Хотя так она каждое утро надеялась и на то, что услышит ужасную музыку Лайлы по радио, увидит, как Питер бегает по гостиной в поисках ботинок, и найдет Дэвида, разговаривающего по телефону вполголоса, потому что он хочет скрыть от мамы свою девушку.

— Вам пора идти, — Джейн указала на часы. Было уже почти сорок пять минут.

Лоре хотелось разговаривать и дальше, но выбора не было. Она полезла в сумочку за кошельком.

— Я оплачу, — предложила Джейн.

— Я не могу…

— Тогда я скажу, что это за счет семьи Квеллер.

— Ладно, — согласилась Лора. Она соскользнула со стула и зажмурилась от боли, снова перенеся вес на ногу. Трость была на месте, и она вцепилась рукой в серебряный набалдашник. Лора посмотрела на Джейн и задумалась: может, это последний человек, с кем она могла поговорить нормально? Если так, она не жалела.

Она сказала девушке:

— Было приятно с вами пообщаться.