Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

Во многих оборотах речи Вольтер выражал свое отвращение к действиям французской судебной системы, к ее тирании и варварству. Приговор возмутил всю Францию, да и Европу; безусловно, глава французского Просвещения сделал себя выразителем мнения всей просвещенной общественности. Однако, в отличие от дела Каласа, здесь вопрос заключался не в доказательстве совершения преступления, а в характере деяния. Вольтер не ставил под сомнение сам его факт, и он был далек от того, чтобы оправдывать его. Скорее он устанавливал его тяжесть, которая никоим образом не оправдывала смертную казнь. С осторожностью ставился вопрос об уголовном преступлении богохульства как таковом. Несколько патетично – в стиле самого Просвещения – можно тем не менее сформулировать, что здесь впервые обвинение в богохульстве рассматривается в рамках суда европейского общественного мнения.

Несколько лет спустя Вольтер позволил себе вставить статью «Богохульство» в новое расширенное издание «Философского словаря»[740]. В ней он объясняет, что в наказании богохульников действуют снисхождение, милосердие и сострадание; было бы абсурдом, если бы такое преступление наказывалось столь же строго, как убийство родителей или убийство с применением яда. Смертный приговор за преступление, которое не заслуживает столь сурового наказания, было бы ничем иным, как «убийством, совершенным мечом правосудия», – другими словами, судебным убийством. Однако дальше в своей статье Вольтер обращается к еще более фундаментальному аргументу против обвинения в богохульстве, а именно – к проблеме различных точек зрения: ведь разве не бывает так, что человек, которого в одном месте считают богохульником, в другом является благочестивым? Приведенная Вольтером древняя притча об этрусском купце, который был казнен в Египте за неуважение к местным религиозным обычаям, была явным намеком на дело ла Барра. Другие примеры указывают в том же направлении: разве первые христиане не были обвинены язычниками в богохульстве задолго до того, как первые перевернули ситуацию и обвинили последних в богохульстве? И разве иезуиты не преследовали своих внутрикатолических противников, янсенистов, как богохульников, которые, в свою очередь, пытались доказать с помощью тысяч томов научных трактатов, что именно иезуиты хулили Бога? С помощью этого аргумента культурного релятивизма Вольтер подрубает на корню само понятие богохульства.

Философ и позже не собирался уходить от темы богохульства. В июне 1775 года он попытался убедить нового монарха Людовика XVI инициировать пересмотр дела ла Барра[741]. Однако на этот раз, в отличие от дела Каласа, Вольтеру не удалось добиться успеха. Ла Барр не был реабилитирован, но остался последним богохульником во Франции, приговоренным к высшей мере наказания. Только после Французской революции позиция Вольтера принципиально возобладала. Статья 10 Декларации прав человека от августа 1789 года гласила, что никто не должен подвергаться преследованию за свои религиозные взгляды до тех пор, пока их высказывание не нарушает охраняемый законом общественный порядок. В сентябре 1791 года Франция стала первой страной в Европе, отменившей наказание за богохульство в новом уголовном кодексе. В нем, как утверждал член Учредительного собрания Лепелетье де Сен-Фаржо, будет устранена масса всех тех «мнимых преступлений», которыми были полны старые кодексы. Такие тяжкие преступления, как ересь, оскорбление Бога, колдовство и магия, «ради которых пролито много крови во имя небес», больше не будут в нем фигурировать[742]. Затем Национальный конвент подвел черту под самим делом ла Барра 23 брюмера II года (15 ноября 1793 года), посмертно реабилитировав молодого шевалье как «жертву суеверия и невежества»[743].

Репрессии и скандалы в начале современной эпохи

Можно ли отнести XIX век к современной эпохе? В принципе, об этом можно спорить, но с точки зрения истории богохульства это кажется вполне логичным. «Современность» ни в коем случае не означает, что преступление богохульства вышло из рассмотрения, – оно упразднялось лишь в редких случаях, как, например, во Франции после революции. Но даже там посягательства на религиозную мораль продолжали оставаться уголовно наказуемыми. «Современность» также не означает, что законы о богохульстве больше не могли использоваться для подавления инакомыслящих и оппонентов. Напротив, теперь, когда на первый план вышел характер богохульства как преступления против государства, возможность репрессий стала отчетливо видна.