Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

Повседневные конфликты, подобные упомянутым выше, вероятно, были причиной значительной части судебных процессов по обвинению в богохульстве на протяжении XIX и начала XX века[802]. С другой стороны, значение обвинений в богохульстве на политической арене до 1871 года при нынешнем состоянии исследований трудно оценить. Обвинение против «кощунственного» культа личности вокруг лидера рабочих Фердинанда Лассаля, убитого на дуэли в 1864 году, имеет довольно причудливые черты. В борьбе фракций во «Всеобщем германском рабочем союзе» после гибели Лассаля некоторые сторонники превозносили покойного в религиозном духе, что вызвало реакцию государства. По воспоминаниям Августа Бебеля, который впоследствии критиковал «эти взгляды, слегка граничившие с идиотизмом», тема «Христос и Лассаль» стояла на повестке дня многочисленных народных собраний. Социал-демократическому политику и лирику Фридриху Вильгельму Фрицше было предъявлено обвинение в Берлине в 1868 году за соответствующую лекцию, «в которой прокурор увидел богохульство». Фрицше был оправдан только потому, что не удалось доказать наличие у него злого умысла[803]. В Хемнице представитель рабочего объединения Бохман был обвинен в богохульстве за распространение «лассальянского символа веры»:

«Я верую в Фердинанда Лассаля,

Мессию девятнадцатого столетия;

В социально-политическое возрождение

Моего народа, томящегося в страданиях,

В неопровержимые догмы рабочего класса,

Данные нам Фердинандом Лассалем,

Который родился от презренного имени,

Жил в самом сердце народа,

Пострадал от буржуазии и реакции,

Погиб от руки убийцы,

Воскрес в груди верных учеников,

Вознесся в духе трудового народа,

Откуда придет судить

Всех врагов его учения!»

Бохман отреагировал на это обвинение в воинственной манере: подобные «испытания» только укрепляют «веру» в Лассаля и делают ее неискоренимой, как это уже произошло в случае с первыми христианами[804].

Искусству и литературе той эпохи также пришлось столкнуться с рядом соответствующим образом обоснованных цензурных мер. В дополнение к обвинению в политической измене и осуждению моральной безнравственности, обвинение в унижении религии было классическим инструментом цензоров[805]. В соответствии с этим прусский министр граф Сайн-Витгенштейн-Гогенштейн в мае 1819 года заявил, что полицейские цензоры должны отказывать в разрешении на печать всех текстов, оскорбляющих правительство, безнравственных, аморальных, непристойных или «вредящих благоговению перед религией»[806]. На основании таких указаний летом 1835 года Берлинская оберцензурколлегия запретила роман «Wally die Zweiflerin» («Валли сомневающаяся»), написанный журналистом Карлом Гуцковом, представителем либерально настроенного движения молодых литераторов. Эту «никчемную» книгу, как утверждается в обосновании, стремились «прославить самым наглым очернением христианства, самыми презренными оскорблениями божественных основателей христианства и вообще самым разнузданным глумлением над любой религиозной верой». Прусский король Фридрих Вильгельм III лично пожаловался великому герцогу Баденскому на «Валли»; в результате оставшийся тираж был конфискован в Мангейме, а против автора и издателя было инициировано судебное разбирательство. Автор был заключен под стражу на шесть недель, а затем приговорен еще к четырем неделям тюремного заключения. Из многих обвинений было оставлено в силе только «пренебрежительное изображение веры христианских религиозных сообществ»[807]. Кстати, цензурные меры коснулись не только литературы, но и театра – на сцене необходимо было по возможности избегать профанации религии. Поэтому даже «Фауст» Гёте часто становился объектом мелочных стараний цензуры. «Дьяволу не место на сцене», – категорично заявила Лейпцигская консистория в 1829 году, и то же самое, конечно, относилось к самому Богу (который появляется в «Прологе на небесах»)[808].

Под знаком параграфа 166 Имперского уголовного кодекса