Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

Все это может соответствовать представлениям сегодняшнего читателя о Средневековье, но одно обстоятельство с современной точки зрения кажется сбивающим с толку. Во многих богословских текстах богохульство воспринимается как нечто само собой разумеющееся, как повседневная привычка. Даже ревностный Бернардин Сиенский говорит о том, что многие богохульствовали «по дурной и нечестивой привычке», – и тут же приравнивает этих грешников к зверю из Апокалипсиса[290]. Но благочестивый ревнитель Бернардин отнюдь не представлял позицию большинства по этому вопросу. Так, епископ Жак де Витри, второй после Этьена де Бурбона великий рассказчик XIII века, сообщает о следующем случае: одной женщине на исповеди посоветовали воздерживаться в будущем от всех лишних и потому богохульных клятв. «Да поможет мне Бог, впредь я не буду клясться», – ответила она исповеднику. «Смотри, ты только что снова поклялась!» – возмутился священник. Женщина ответила: «Клянусь Богом, отныне я буду воздерживаться». «Пусть ваша речь будет да, да, нет, нет, – предпринял новую попытку духовник, ссылаясь на Мф. 5: 37, – все, что сверх этого, есть зло». «Твоя правда, – призналась женщина, – и я говорю тебе перед Пресвятой Девой и всеми святыми, что сделаю то, к чему ты меня призываешь, и что ты никогда больше не услышишь от меня клятв!» «Итак, – немного покорно заключил епископ, – эта проклятая женщина постоянно что-то обещала и в то же время действовала совершенно вопреки этому»[291]. Подобно современному читателю, средневековый слушатель, вероятно, нашел бы диалог большей частью комическим. Это показывает, как привычно и бессознательно женщина использовала свои ненужные клятвы. Напротив, заключительное морализаторство и осуждение грешницы, с другой стороны, кажутся довольно искусственными. Даже по меркам самих богословов это было, вероятно, простительным грехом, а отнюдь не тяжким кощунством.

История, переданная швабским гуманистом Генрихом Бебелем около 1510 года, полностью соответствует этому. Совет небольшого города в отсутствие своего князя постановил, что всякий, кто произносит кощунственные клятвы, позорящие Бога, отныне должен быть наказан. Когда князю сообщили об этом после его приезда, он был в восторге: «Клянусь Божьей плотью (Botz[292] Fleisch), как говорят наши люди, это меня очень радует». Но когда советники и блюстители благочестия посмотрели друг на друга и засмеялись, он поклялся сердцем и телом Божьим, что без всякой пощады накажет того, кто будет пойман на богохульстве, не думая, что он сам скорее и чаще будет делать то, что запрещает своим подданым[293]. Здесь князь настолько естественно использует язык, что ему даже не приходит в голову, насколько этот обычай противоречит только что принятым правовым нормам. Советники, как показывает их смех, прекрасно понимают противоречивость поведения правителя, но это вызывает у них не смущение, а веселье.

В этих историях богохульство предстает не как смертный грех, а зачастую как lapsus linguae[294]. Конечно, это не было надлежащим оправданием в глазах богословов; напротив, они с возмущением сообщали о широком спектре отговорок, с которыми им пришлось столкнуться. Например, такая, приведенная в одном из позднесредневековых английских сочинений: «Грешникам было бы только полезно как можно чаще вспоминать Бога и держать его имя на устах». Другая отговорка состоит в том, что частое сквернословие происходит по привычке и из-за скользкости языка, а не из-за желания унизить Бога. Третья отговорка – что Бог милостив и справедлив и он не станет сурово наказывать меня за столь незначительный проступок. Без постоянных клятв, гласит, наконец, четвертый аргумент, другой человек не поверил бы в соответствующие высказывания. Томас Мурнер в начале XVI века заставляет своего «богохульного дурака» предстать перед лицом своего исповедника в еще более неприглядном свете: «Разве я не должен молиться, когда я в беде?» Он просто не мог удержаться от привычных клятв в чрезвычайных ситуациях. Кроме того, он не придумывал никаких необычных клятв, как нечестивые швейцарцы…[295]

Сила повседневных привычек всегда осуждалась церковниками по долгу службы, но она не могла не сказаться на их богословских оценках. В своей «Сумме» Александр Гэльский изначально без колебаний заклеймил богохульство как смертный грех, который влечет за собой суровое наказание со стороны светских властей и вечное проклятие. Однако это относится только к тому случаю, уточняет затем Александр, когда кто-либо оскорбляет Бога намеренно. С другой стороны, если человек согрешит по неосторожности, то это может – в зависимости от ситуации и его статуса – быть простительным грехом[296]. Также в вопросе о том, всегда ли богохульство является непростительным грехом (Мф. 12: 31), решающим фактором выступает мотивация богохульника. Если грех вызван принуждением или обманом, то прощение возможно. Но если это делается назло и в полном осознании, что произносится богохульство, то этот грех не может быть прощен[297].