Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

В век систематизации богословской мысли богохульство также требовало еще более точного определения. Поэтому Александр Гэльский разделил богохульства на три вида, и это разделение должно было приобрести почти каноническое значение для следующих поколений[281]. Хулит Бога тот, кто, во‐первых, приписывает Богу то, что Ему не принадлежит, или, во‐вторых, отрицает то, что принадлежит Богу, и, в‐третьих, кто приписывает себе то, что принадлежит только Богу. Во всех трех вариантах речь идет в конечном счете о нападках на специфически божественные атрибуты, такие как всемогущество и всеведение, бесконечность и неосязаемость, короче говоря, на совершенство Бога. Авторы, которые впоследствии рассуждали о богохульстве на основе этой несколько абстрактной схемы, приводили совсем другие примеры. Часто они приходили из мира Библии или из полузабытого мира позднеантичных ересей – здесь уже прослеживалась связь между богохульством и ересью. Обычно она становится более конкретной, когда в качестве примера приводятся антропоморфные концепции Бога. Говорят, что Бога хулят те, кто наделяет его частями тела, такими как руки или ноги, глаза или уши, или кто свидетельствует о его человеческих слабостях и страстях. Несомненно, здесь мы уже имеем намек на наиболее частый вариант богохульства, который фактически характеризовал повседневную жизнь того времени, а именно – на клятвы частями тела, уже упомянутые Юстинианом (см. главу 8). Не менее интересны, кстати говоря, и слепые пятна в этом рассуждении: очевидно, никому из богословов того времени не пришло в голову осудить мысль о том, что честь Бога может быть затронута богохульствами или что он может разгневаться на эти богохульства как на посягательство на свое совершенство – что само по себе богохульно.

В катехизаторской литературе позднего Средневековья богохульство систематически обсуждалось в контексте толкования Декалога, когда речь шла о второй (или, по другому счету, третьей) заповеди о неправильном употреблении имени Божия. С другой стороны, трактаты о кардинальных пороках были предпочтительным местом для предостережений против богохульства: уже Григорий Великий понимал оскорбления как плоды гнева, а Альберт Великий в своей традиции характеризовал богохульство как дочь гнева[282]. Таким образом, был найден мотив для объяснения того, что на самом деле было необъяснимо, а именно – почему люди выступают против Бога-Творца. Согласно анонимному «Зеркалу пороков», бывают такие случаи, когда гнев так сильно сжимает сердце человека, что он поносит Бога и его святых из-за болезни, потери друга или несчастного случая.

Оценки и примеры повествований

Для других авторов, однако, моральное осуждение богохульства казалось более важным, чем объяснение. Так, в своей «Сумме» Гильом Перальд приводил довод за доводом, чтобы охарактеризовать богохульство как вершину человеческой испорченности[283]. За ним последовали многие другие авторы. Возьмем в качестве примера проповедь известного францисканского проповедника Бернардина Сиенского, произнесенную на Великий пост в первой половине XV века. Все более повышая градус своей риторики, автор подчеркивает ни с чем не сравнимую предосудительность богохульства[284]. Согласно повторяющемуся лейтмотиву проповедника, нет греха более ужасного, чем оскорбление Бога. Ибо никакое другое оскорбление не связано с прямым нападением на Творца. Только богохульник намеренно хочет отомстить Богу, который не виноват. По Бернардину, грех тем тяжелее, чем меньше проистекает из внешнего мотива. Такой внешней причиной мотивируются все грехи, кроме богохульства: «In blasphemia autem nullum est motivum». Таким образом, богохульник святотатствует из чистого желания согрешить. В другом месте говорится, что чем более прямым является осуждение Бога, тем более тяжким является грех. Далее следует возрастающая цепь нападений сначала на себе подобных (убийства, кражи), затем на мучеников, на апостолов и на святых, и в конце концов – нападение на Бога – богохульство – как апогей предосудительности.

Отрывки о еретиках, евреях или язычниках также следуют логике ценностного сравнения. Впервые нехристиане здесь не осуждаются, а служат для того, чтобы еще больше принизить богохульников. Там, где евреи разрывали свои одежды от горя, услышав богохульство, где Мухаммед запретил богохульство в Коране, где даже благородный сарацин сурово наказал подчиненного за оскорбление Девы Марии, как утверждает Бернард, узнавший об этом от собрата по монастырю, пятно на одежде христианства становится еще более явным! Наконец, последнее намерение Бернардина – осудить бездействие официальных лиц и христианского сообщества и положить этому конец: «О цари и правители земли, владыки городов и ректоры университетов, где справедливость? Где вера?» Каждая глава завершается решительным восклицаниями такого рода.