Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции

Принцип народного суверенитета, неразрывно связанный с пространством столицы, в очередной раз легитимирует иконоборчество: иконическое присутствие королей должно смениться таковым же присутствием «детей народа», чего, впрочем, при Второй республике так и не произошло. Эскирос аргументирует свою точку зрения дословным прочтением Евангелия. Аргумент этот оригинален и даже, пожалуй, уникален среди корпуса республиканских иконоборческих высказываний. Александр Дюма, со своей стороны, осуждает иконоборческий акт, используя аргументы исторические. Герцог Орлеанский, первый вставший в оппозицию к политике собственного отца, заслуживает памятника, несмотря на свое происхождение и благодаря своим воинским подвигам в Алжире, своей благотворительной деятельности и своей милосердной политике. «Республика 1848 года достаточно сильна, — резюмирует Дюма, — чтобы увековечить эту возвышенную аномалию — принца, который остается невредим на пьедестале, хотя королевская династия с престола низвергнута»[1240]. В то же самое время в Сент-Омере мэр приказывает снести памятник принцу, но за него вступается толпа протестующих. Памятник этот, изваянный по публичной подписке и открытый годом раньше, прославлял не столько старшего сына низвергнутого короля, сколько военного, который командовал войсками в расположенном по соседству лагере Эльфо. Протестующие затягивают «Марсельезу» и «Походную песню» и кричат, как ни парадоксально: «Да здравствует Республика, да здравствует герцог Орлеанский!»[1241] В этом случае для иконоборческой дискуссии важна, конечно, личность человека, которому поставлен памятник, но в еще большей степени важна его вписанность в историю города и способ его финансирования: народная подписка превратила статую в общее достояние, предмет местной гордости. Дебаты такого рода показывают, что при обсуждении политических изображений не меньшую роль, чем их референты, играют местные обстоятельства.

Дискуссия о знаках, подлежащих уничтожению, касается не только конкретных персоналий недавнего прошлого, но и — более широко — любых визуальных следов, оскорбляющих память. Вдобавок к изображениям представителей свергнутой династии, опасным для новой власти, иконоборцы стремятся истребить вообще любые памятники, оскорбляющие прошлое, которое почитается сакральным. Это прежде всего Французская революция, но также и более недавние восстания. Именно ссылками на оскорбленную честь оправдываются призывы к разрушению искупительных памятников эпохи Реставрации — и в 1830 году[1242], и в 1848‐м, и в 1871‐м. Подобное мемориальное иконоборчество стремится отомстить за поруганную память и в этом отношении может сравниться с современными протестами против памятников колониалистам или рабовладельцам. Это нравственное измерение иконоборчества, аналогичное знаменитой «моральной экономике толпы» (понятие, предложенное Эдвардом П. Томпсоном[1243]), зиждется на осознании угнетенными группами собственного достоинства, для которого, как они полагают, оскорбительны определенные знаки или изображения, и на их стремлении создать такое публичное пространство, в которой каждый сможет чувствовать себя комфортно.

При Коммуне Лео Мейе, делегат 13‐го округа, называет часовню, возведенную в честь генерала Бреа, убитого повстанцами 25 июня 1848 года подле Итальянской заставы, «постоянным оскорблением тех, кто потерпел поражение в июне, и вообще всех, кто пал за счастье народа»[1244] и на заседании 27 апреля 1871 года оправдывает этим необходимость ее сноса. Иконоборчество и защита памяти побежденных связаны неразрывно, декрет о сносе часовни сопровождается предложением амнистировать «гражданина Нурри», за убийство генерала сосланного в Кайенну[1245]. Коммунар-интернационалист Бенуа Малон, находясь в ссылке, объяснял искупительный смысл этого жеста: «Братья героев июня, этих оклеветанных тружеников, которые восстали с криком „хлеб или свинец“ и сумели так славно сражаться и умереть, обязаны смыть то проклятие, какое буржуа, безжалостно их истреблявшие, наложили на их память»[1246].

Сходный аргумент выдвигается и по поводу Искупительной часовни памяти Людовика XVI и Марии-Антуанетты: Комитет общественного спасения выпускает декрет о ее разрушении 5 мая 1871 года, по той причине, что она представляет собой «постоянное оскорбление первой революции и непрестанный протест против приговора, вынесенного народом»[1247], а именно узаконенной Конвентом казни Людовика XVI. В ту пору, когда Коммуна восстанавливает революционный календарь и некоторые революционные названия, сохранение памятника, воздвигнутого во искупление цареубийства, становится неприемлемым. На то, что искупительный памятник на площади Людовика XVI «наносит оскорбление нации», сторонники его сноса ссылались начиная с 1830 года[1248].