Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции

Осада города и патриотическая мобилизация населения обостряют чувствительность к наполеоновским знакам, отождествляемым с позорным поражением. Впрочем, иконоборческие акты, совершаемые в этот период, не всегда можно оценить однозначно. Гигантскую статую Наполеона работы Сёрра, установленную в Курбевуа, 23 сентября 1870 года сбрасывают в Сену, предварительно отделив голову от туловища. Современники видели в этом иконоборческий акт, следствие тогдашней острой наполеонофобии[1481]. Присмотревшись более внимательно, мы обнаружим, что погружение в Сену, выполненное по приказу правительства Национальной обороны и парижского муниципалитета, мыслилось как временная мера, предпринятая ради того, чтобы спасти статую «маленького капрала» от пруссаков: ведь они вот-вот могли войти в Курбевуа[1482]. Очередное проявление того, что мы называем iconoclash: ради чего императора погружают в Сену и набрасывают ему на шею веревку — ради спасения или ради поношения? Уже в январе 1871 года статую, показавшуюся из воды, поскольку река сильно обмелела, достают со дна и отправляют на реставрацию в здание Национальной кладовой[1483], а в 1911 году устанавливают в парадном дворе Дома инвалидов, где ее можно увидеть и сегодня.

Впрочем, другие статуи, установленные в публичных местах, лишаются своих пьедесталов явно по причине их связи с двумя империями и даты их открытия. Статуи двух представителей рода Богарне: императрицы Жозефины (на нынешнем проспекте Марсо) и ее сына принца Евгения (на нынешней площади Вольтера) в октябре — ноябре хотя и не уничтожают, но убирают с глаз долой[1484]. Эти решения в осажденном Париже принимаются под давлением бдительных граждан. Арсен Уссе, тревожащийся о судьбе статуи Жозефины, утверждает 25 сентября, что «с ужасом видел, как нетрезвые люди оскорбляют изваяние»[1485]. 21 ноября статую императрицы провозят на телеге по улице Риволи на глазах у равнодушной толпы. Статую принца Евгения, стоявшую перед мэрией одиннадцатого округа, снимают с пьедестала под давлением временного мэра (Артюра де Фонвьеля), желающего «переплавить ее на пушки»[1486]. Аналогичные сцены разыгрываются и в провинции: в Лионе, Гренобле и Лилле сносят статуи Наполеона I, в Нанте — генерала Бийо, в Довиле — министра Морни; какие-то из них в самом деле отправляют на переплавку для нужд армии, другие просто убирают из публичного пространства. Иконическое очищение в этом случае неразрывно связано с ощущением граждан воюющей страны и/или жителей осажденного города. В Лионе к этому прибавляются болезненные воспоминания о социополитических конфликтах за визуальное господство над народным кварталом Перраш; как уже говорилось, на его центральной площади до 1850 года стояла изготовленная на скорую руку статуя «Суверенного народа», которую в 1852‐м заменила конная статуя Наполеона I. 20 ноября 1870 года по приказу республиканского муниципалитета ее снесли, а затем разрезали на куски и переплавили для нужд армии.

Постепенно в городском пространстве появляются приметы республиканского обновления. В Париже величественная статуя Вольтера, изваянная по подписке на народные деньги в конце Империи и первоначально установленная в сквере Монжа[1487], заменяет перед мэрией одиннадцатого округа убранное оттуда изваяние принца Евгения. Замена осуществляется во имя «свободы мысли», в память истории квартала в окрестностях «Бастилии» и в знак «сопротивления всякой безумной попытке, явной или тайной, вернуть прошлое, исчезнувшее навсегда»[1488]. Консерваторы возмущаются этой новой «пантеонизацией» Вольтера, в котором видят воплощение безбожия. Между тем визуальное обновление этой эпохи, в отличие от ситуации после революции 1830 года, не сопровождается теолого-политической чисткой: хотя прежний режим был связан с Церковью многообразными узами, на религиозные знаки никто не покушается. Миссионерские кресты и колоссальные Пресвятые Девы, расплодившиеся в провинции при Второй империи, остаются в целости и сохранности.