Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции

Второй контекст — «религиозная оссманизация», существенно изменившая пространство города. Узы, связующие его с иконоборчеством, гораздо более сложные. При Второй империи было завершено или заложено не менее 22 церквей (Святого Августина, Святого Амвросия, Святого Евгения и проч.), в том числе в коммунах, включенных в состав Парижа в 1860 году (например, Святого Иоанна Крестителя в Бельвиле, Богоматери Креста в Менильмонтане, Святого Михаила в Батиньоле); практически все приходы получили более пышную обстановку[1583]. Представители народных классов, отдалившиеся от религии, — в основном мужчины — восприняли эту политику как «религиозное наступление» (по аналогии с наступлением урбанистическим) на их кварталы, наступление «агрессивное и безжалостное»[1584]. Ответом на то, что ощущалось как агрессия, становится насильственное закрытие во время Коммуны некоторых церквей, их превращение в клубы или временные помещения для федератов. Клубами, порой весьма недолговечными, были сделаны как минимум 24 церкви. Чаще всего церковное пространство использовалось по-разному в разное время дня: политическая деятельность чередовалась с литургической (так происходило в церкви Святого Сульпиция или в церкви Святого Петра в Малом Монруже). Духовенство в любом случае воспринимало это вторжение «черни» как осквернение «храмов», будившее старые воспоминания о II годе. Что касается коммунаров, они, как правило, ограничивались символическим «переодеванием» церковных помещений, схожим с iconoclash: на кафедру или на переднюю скамью водружали красное знамя, а порой повязывали красную ленту (это происходило в церкви Святого Бернарда в восемнадцатом округе и в батиньольской церкви Святого Михаила); иногда красным знаменем покрывали распятие или, еще более вызывающе, вешали его снаружи, над входом в церковь (в этом случае смысл изменялся, и знамя становилось знаком суверенитета). Знамя, помечающее церковную утварь или саму церковь, порождает новое политическое пространство: кафедра, над которой реет красное знамя, превращается, по словам секретаря клуба Социальной революции, «в народную трибуну»[1585]. Церковь-клуб в этом случае сближается с гетеротопией[1586]: в ней создается отдельное, сакральное, эфемерное пространство, где в жарких спорах, вызывающих презрение элит (в том числе и элит Коммуны), обсуждаются возможные варианты будущего. Впрочем, создание такого политического пространства не связано напрямую с иконоборчеством: некоторые церкви, оскверненные очень сильно (например, базилика Богоматери Побед), в клубы не превратились, напротив, некоторые церкви, ставшие клубами (Святого Евстахия, Святого Николая в Полях, Святого Михаила в Батиньоле), никаким иконоборческим кощунствам не подверглись. Вообще осквернены были далеко не все храмы, открытые в период «религиозной оссманизации». Так, вовсе не пострадала за время Коммуны церковь Святого Евгения, а церковь Святого Августина пострадала очень слабо. Иначе говоря, апроприация пространства может обойтись без радикального иконоборчества.

Разумеется, религиозное иконоборчество встраивается и в гораздо более давнюю традицию, у истоков которой стоит дехристианизация II года, а затем резко антиклерикальные сцены 1831 года. Отсюда целая серия жестов, которые, кажется, просто воспроизводят прошлое; результатом становятся изрезанные на куски картины, обезглавленные, а порой расстрелянные статуи, вскрытые дарохранительницы, разоренные алтари, разорванные церковные облачения, разбитые оргáны и исповедальни, сорванные со стен обетные дары. Впрочем, самые масштабные из этих надругательств четко локализованы в пространстве и ограничиваются церквями Богоматери Побед, Святого Лупа и Святого Иакова госпитальеров из Альтопашо. Кроме того, в некоторых церквях (Богоматери Побед, Святого Иакова госпитальеров из Альтопашо, Святого Венсана де Поля) коммунары устраивают издевательские мессы и кощунственные маскарады; в знак презрения к католическому культу они заменяют освященные гостии бриошами (в церкви Святого Лупа), мочатся в кропильницу (в церкви на улице Шарло) или моют в ней собаку (в церкви Святого Иакова госпитальеров из Альтопашо, но этот факт не доказан[1587]), превращают главный алтарь в табачную лавку и пивную (в церкви Святого Бернарда), танцуют в церкви (Святого Лупа)… Версальские источники настаивают на аналогии всех этих жестов с прежними практиками, однако на самом деле здесь мало оснований говорить о генеалогии и еще меньше — о преемственности.