Ослепительный цвет будущего

Мама была внизу: она стояла с кружкой в руках, облокотившись на кухонную стойку, и не отрываясь смотрела на свой горячий шоколад.

Я знала, что она слышала мои шаги; но она не развернулась. Казалось, будто она хочет, чтобы я увидела маленькую оранжевую баночку с аптечной этикеткой, примос-тившуюся на углу стойки.

– Что это? – спросила я, глядя на таблетки сквозь оранжевый пластик. У меня было странное ощущение дежавю – словно я уже видела ее такой: рядом с баночкой выписанных лекарств, согнутую под грузом поражения и уныния.

Или это было смутное воспоминание, до сей минуты забытое?

Мама знала, что я имею в виду. Она не подняла глаз.

– Это моя новая жизнь.

Я подошла, обняла ее за плечи и прижалась своим виском к ее.

– Если таблетки тебе помогут, это хорошо. Это хорошая жизнь.

Я ждала, когда почувствую ее кивок, но она так и не кивнула.

В час ночи мой телефон завибрировал, и я поняла, что за последние семнадцать часов не ответила ни на одно из сообщений Акселя.

«Привет», – написала я в ответ.

«Все нормально? Что случилось?»

Я вздохнула и написала: «Можно я зайду?»

«Конечно».

Мне пришлось тайком выбраться из дома, что было не то чтобы сложно. Я срезала путь по диагонали, через чужие газоны, а оттуда до дома Акселя оставалось пробежать всего минут пять – даже по снегу, достающему до щиколотки.

В подвале он плюхнулся рядом со мной на диван.

– Так что произошло?

– Фу-ух.

Я рухнула вбок так, что волосы у меня на макушке касались его бедра. Я подумала, что, повернись я не-много иначе, то могла бы положить голову ему на колени. Насколько сильно его бы это смутило?

Он осторожно потрепал меня за плечо.

Я сосредотачивалась на маленьких точках света у него на синтезаторе и огромных наушниках, лежавших в куче разбросанных нот, – так было легче говорить. Можно было не смотреть на Акселя, не видеть его реакцию.

Я рассказала ему о поездке в больницу. Рассказала, как нашла маму утром в постели и как в тот момент мне показалось, что если я оставлю ее там и пойду в школу, то окажусь виновата перед ней.

Я не стала произносить слово «депрессия», которое целый день стучало у меня в голове.

– Но я все еще не понимаю, – тихо сказал он. – Зачем она звонила 911?

Я пожала плечами, задев его ногу головой. Я чувствовала, как у меня в волосах скапливается электричество.

– Сама не знаю.

Наверное, можно было догадаться.

Но мне не хотелось.

– Боже, Ли, мне очень жаль.

Я расслабила веки, и глаза закрылись.

Проснувшись утром, я обнаружила, что все еще лежу на диване, укрытая пледом. Я медленно села. Аксель спал, свернувшись на своей двухместной кровати в дальнем углу. Я наблюдала, как его тело с каждым вдохом поднимается и опускается.

Между ребер кольнуло кипарисово-зеленой болью. Он ушел с дивана. Мы могли бы уснуть бок о бок, но он не позволил этому произойти. Наверное, это было бы странно.

А может быть, очень даже здорово.

Я встала и потянулась. Акварельный скетчбук Акселя стоял на пюпитре синтезатора. У меня зачесались руки. Я обожала рассматривать его рисунки. Иногда он разрешал мне полистать свой скетчбук, а сам рассказывал, как каждый мазок или завиток цвета превратится в соло фаготa, или трель пикколо, или арпеджио испанской гитары.

Я взяла скетчбук и стала стремительно пролистывать его в поисках новых рисунков. Уголки листов пролетали слишком быстро и в итоге остановились на одной из последних страниц, которая была гораздо тяжелее и толще остальных…

Там была приклеена фотография, старая и немного мятая. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, кто те четверо, что запечатлены на ней, – я привыкла думать, что их семья состоит только из Акселя, Энджи и их отца. Теперь же я видела семью Морено в полном составе – до того, как от них ушла мама.

Иногда легко было забыть мать Акселя, так сильно он был похож отца. Интересно, переживал ли он из-за этого? Казалось ли ему, что отсутствие ее черт в его внешности означает, что они вычеркнули ее из жизни слишком быстро?

Здесь, на двухмерном изображении, они выглядели такими счастливыми. Но, с другой стороны, разве не все так выходят на фотографиях? Ведь в этом весь смысл, правда? Заглянуть в прошлое и увидеть себя улыбающимся, даже если камера щелкнула в тот самый момент, когда ты стоял и размышлял обо всем, что пошло в жизни не так?

Мама Акселя улыбалась, оголив немного неровные зубы. Ее черные волосы ниспадали на плечи растрепанными волнами, она была в изумрудном платье, подчеркивающем ее округлые бедра. Под руку она держала мужа. Он неловко стоял сбоку и, будучи на несколько сантиметров выше, смущенно сжимался внутри чересчур просторной полосатой рубашки.

Рядом с ними – маленькая Энджи с плюшевым слоном в руках и Аксель в клетчатой рубашке, смотрит на мать так, будто кроме нее ему в жизни больше ничего не нужно.

Я слишком поздно услышала шуршание одеяла. Аксель вылез из постели, и у меня не осталось времени отложить его скетчбук. Я повернулась к нему, внезапно осознав, что не стоило трогать его вещи.

Его взгляд остановился на скетчбуке. Он вздохнул.