Ослепительный цвет будущего

Слова извергаются из меня – ужасные, дикие, черные от ярости:

– Можно подумать, что ты знаешь о ней хоть один реальный факт. Что ты отправилась назад в прошлое и встретилась с ней…

Во мне все бурлит: желудок сжимается, внутренности болят, и мне хочется извергнуть все гневные мысли до единой.

Глаза Фэн широко раскрыты. Ее плечи поникли, и вся она словно сжимается в небольшой горб.

– Прости, я просто пыталась…

– Хватит. Ты не член этой семьи. Ты ничего не знаешь. Почему ты вечно за нами ходишь? Просто оставь нас в покое!

Фэн делает шаг назад, спотыкаясь о свои же ноги.

– Я просто хочу тебе помочь, вот и все.

Я с такой злобой выплевываю слова, что удивляюсь сама себе:

– С чего ты взяла, что мне нужна твоя помощь?

– Ли, – произносит Уайпо.

– Все нормально, – говорит Фэн. Она поворачивается к бабушке и пытается улыбнуться. – Meiguanxi.

Я моргаю, и она исчезает в толпе.

56

После ухода Фэн мы с Уайпо возвращались домой в прозрачной тишине.

В квартире сейчас тоже тихо – все настолько спокойно, что я слышу, как бабушка с дедушкой переворачиваются у себя в кровати. Где-то на улице ведет свой ритмичный отсчет сверчок. Мимо то и дело просвистывает случайный автомобиль. Мои виноватые вдохи и выдохи шумят, словно штормовые волны, разбивающиеся о камни.

Если бы Аксель был сейчас здесь, он бы спросил: «Какой цвет?» — и не уверена, что смогла бы ему ответить. Может быть, цвет, который я еще не открыла.

Я пытаюсь вытолкнуть из головы мысли о Фэн.

Беру лоскуты разрезанных футболок. Снова принимаюсь плести косу; суставы задают направление ткани, пальцы загибаются, удерживая плетение свободным. Я внимательно завожу полоски – то над, то под, то над, то под, – стягиваю быстрые узлы и отпускаю мысли в свободное плавание.

Как-то раз мы с Каро все выходные читали про тетрахроматию и пытались выяснить, нет ли ее у кого-нибудь из нас, а может, у обеих. Это такая редкая штука, при которой ты можешь видеть цвета, которые другие люди не видят. То есть обычный человек, например, может сказать, что небо идеальное синее, а тетрахромат будет настаивать, что оно еще и красное, и желтое, и зеленое.

Может, моя способность видеть птицу – это что-то подобное? Может, у тех из нас, кто видел ее, есть что-то особенное в глазах, в голове, в сердце – что-то, что позволяет нам заглянуть в то, другое измерение с особенно острой ясностью?

Потому что птица – реальна. Должна быть реальной.

Я уверена в этом так же, как в том, что когда-то родилась. Что живу. Что меня зовут Ли Чен Сэндэрс.

А потом я вспоминаю статью, в которой прочитала, что большинство птиц являются тетрахроматами.

Значит, это должно распространяться и на мою мать-птицу. Точно должно. Интересно, видит ли она цвета, которые не вижу я? Может, ее небо полно лиловых и оранжевых оттенков. Может, луна в ее глазах похожа на кисть, которую окунули в миллион разных красок и еще не ополоснули.

Эти мысли, кажется, активируют какую-то особую магию. Оттенки моей комнаты вдруг становятся глубже, словно распускающиеся цветы. Малиновый – по углам. Лазурный – у трещин внизу. Индиго – рядом с окнами. Биолюминесцентный зеленый – по складкам обоев на стене, ближе к кровати. Предметы, которые уже были черными, теперь приобрели более истинный оттенок – темно-смоляной, как пустота.

Я с силой моргаю, и на секунду все проясняется.

Но потом снова опускается чернота – будто растекаются пролитые чернила.

На блестящей поверхности пятна я вижу следы прошлого – воспоминания разворачиваются.

57 Лето перед десятым классом

Я должна была догадаться, что что-то не так, когда папа спустился на кухню, сел и не отпустил ни единого комментария по поводу скетчбука у меня в руках. Он был таким молчаливым, что я подумала: может, он смотрит, как я рисую?

Я отложила карандаш, чтобы глотнуть чая. Тогда он атаковал:

– Ли, как ты смотришь на то, чтобы поехать в лагерь?

Я застыла, не донеся кружку до рта, и вскинула брови.

– Лагерь?

Был конец июня, последние дни девятого класса. Мое лето только началось, и в тот день, чуть позже, к нам собирались зайти Аксель и Каро. Я приготовилась наслаждаться двумя месяцами свободы.

Я и понятия не имела, что меньше чем через год все перевернется с ног на голову.

– Да, лагерь, – кивнул папа.

Должно быть, на моем лице отразился настоящий ужас, потом что он сразу добавил:

– Да ладно тебе, будет весело. Ты ведь ни разу не ездила. Это хороший опыт. Есть один лагерь в северной части штата Нью-Йорк – мне кажется, он тебе идеально подойдет.

– То есть вот это, – я обвела рукой свою пижаму, скетчбук и полдюжины карандашей, разбросанных на столе с завтраком, – означает, что я захочу поехать в какое-то абсолютно не интересное мне место, завести там каких-то фальшивых друзей, с которыми после этого никогда больше не увижусь, и оставить здесь своих настоящих друзей, и все это только ради того, чтобы играть в дурацкие командные игры и скармливать себя заживо каким-нибудь зараженным комарам…

– Это лагерь искусства и естествознания, – сообщил папа.