Ослепительный цвет будущего

Вещи, которые принесла мне птица. Коробка, которую бабушка с дедушкой якобы сожгли. И повсюду – сломанные черные палочки с благовониями. Что же я наделала?

Уайпо тянется к скомканному куску бумаги на земле, лежащему рядом со мной. Как только она к нему прикасается, появляется характéрная вспышка.

Цвета меркнут. Цвета возвращаются.

Земля уплывает у нас из-под ног, и на замену ей приходит бежевый ковер – как у папы в кабинете. Комната слабо освещена и пахнет свежепостиранным бельем; мы стоим прямо у стола, где он что-то пишет перьевой ручкой на листке бумаги. Но оказывается, что текст – не на английском. Штрихи и черточки оформляются в китайские иероглифы. Он пишет с красивой, отточенной легкостью.

Ручка вдруг издает резкий звук рассеивающейся жидкости: черные чернила впитываются в бумагу пятном в форме собачьей кости.

Рядом со мной вздыхает бабушка. Она участливо показывает на чернильное пятно. Через пару секунд я наконец понимаю: она узнала этот лист бумаги.

Неужели он… Мысль тяжелым грузом падает в желудок. Он пишет ей? Уайпо?

Папа качает головой, глядя на большую кляксу, но продолжает писать, огибая ее. Он заканчивает письмо, подписывается на английском и машет листком, чтобы чернила быстрее высохли.

Он вытаскивает что-то из ящика стола: мои фотографии (я тогда была в седьмом или восьмом классе), фотографии мамы и несколько снимков с нами тремя. Наконец, он берет несколько моих работ – бóльшую часть я даже не помню. Автопортрет. Бельчонок, нарисованный масляной пастелью. Мамины руки, застывшие над клавишами. Воскресные вафли – эскиз, сделанный углем.

Папа осторожно складывает все рисунки в защитную папку, скрепкой прикрепляет к ней письмо и помещает все в большой желтый конверт. На нем уже написан адрес на китайском, а в самом низу аккуратно напечатано: Тайвань (Китайская Республика).

– Брайан? – доносится из коридора мамин голос.

Он поспешно задвигает тонкую посылку куда-то в затененную зону за монитором компьютера.

Затем слышится стук – два мягких удара костяшками пальцев, – и дверь приоткрывается.

– Ужин готов, – говорит мама, заглядывая внутрь.

Уайпо делает тяжкий вдох. Папа с улыбкой поворачивается к двери; его пальцы, словно на середине мысли, застыли над клавиатурой.

– Иду.

Поток света и цветов, переливающийся, гудящий – чуть дольше, чем обычно.

Затем – темнота. Затем – вспышка, и цвета снова становятся приглушенными. Кажется, мы перенеслись еще раньше во времени.

Внезапно я в тысячу раз лучше осознаю все, что вижу, слышу и ощущаю. И думаю тоже – я могу чувствовать мысли других людей.

На старой кухне с оштукатуренными стенами поет, помешивая что-то в кастрюле деревянной ложкой, молодая женщина. Затем она со счастливым вздохом опускается на плетеный бамбуковый стул. Свободная рука поддерживает округлившийся в ожидании ребенка живот.

Это Юаньян. Уже не маленькая девочка, но и не та Уайпо, которую я знаю. Где-то между.

На кухню, широко улыбаясь, заходит ее муж. На нем темная форма, волосы коротко подстрижены. Это Уайгон – такой молодой, что я с трудом его узнаю.

– Больше не могу ждать, – говорит он. – Когда уже родится малыш?

Странно слышать, как он говорит; понимать, что когда-то и у него был голос.

– Знаешь, он ведь не игрушка, – качает головой Юаньян. – Он будет живым существом.

– Она, – поправляет Уайгон.

– Почему ты так уверен, что это девочка? – говорит Юаньян.

– А ты почему так уверена, что это мальчик? – говорит ее муж.

Юаньян пожимает плечами.

– Просто предположила.

Это ее первый ребенок; откуда ей знать?

– А я не предположил, – заявляет Уайгон. – Мне это приснилось.

Тяжелая темнота. Вспышка света. Новые цвета.

Сцена, которая напоминает ту, где я уже оказывалась благодаря дыму: женщина на постели с бугорком одеяла поверх живота. Это Юаньян, но на несколько лет старше. У нее уставший взгляд, но лицо светится от счастья. И снова здесь ее муж – теперь он стоит рядом с кроватью и качает их новорожденного ребенка. Это другая девочка – она уже полна музыки и агукает, кряхтит и моргает, глядя на них.

Молодой Уайгон отходит, чтобы поправить размотавшееся одеялко, и я замечаю маленькую коричневую отметку на складках под подбородком малыша. То же родимое пятно, которое все свое детство я наблюдала на ее худой бледной шее. Это моя мать.

– Цзинлинь, подойди и познакомься с сестрой, – зовет Юаньян.

Сестра. Сестра. Сестра. Сестра. Слово пульсирует у меня в голове, обернутое хлопковой дымкой недоверия. Значит, мама – младшая сестра. Так вот кто изображен на черно-белых снимках. Моя мать и моя тетя. Дори и Цзинлинь. Четырехлетняя девочка появляется из темного угла, где беззвучно стояла все это время. Она застенчиво жует кончик своей косички.

– Смотри, Цзинлинь, – произносит ее отец, – твоя сестра выглядит почти так же, как ты, когда только родилась.

Цзинлинь вытягивается, стараясь разглядеть получше.

– Представляешь, ты тоже была когда-то такой крошечной. – Ее отец широко улыбается. Его лицо блестит от пота, отчего цвет его радостной улыбки становится еще ярче.