Османы. Как они построили империю, равную Римской, а затем ее потеряли

Казнь великого визиря не успокоила их. Солдаты проигнорировали приказ оставаться в Эдирне и двинулись маршем на столицу империи[809]. Собравшись в соборе Святой Софии, янычары, чиновники и визири заявили, что с точки зрения канонов свержение султана, занятого охотой в то время когда враг атакует и оккупирует их земли, законно. Они обвинили императора в том, что он все разрушил, доверившись нескольким людям со злыми намерениями, среди которых был покойный проповедник Вани Мехмед[810]. Мятежники свергли Мехмеда IV и поместили под домашний арест, сначала во дворце Топкапы, а затем в Эдирне. Он спросил охранников: «Вы собираетесь убить меня?»[811], поскольку не забыл судьбу отца, Ибрагима I, второго казненного османского правителя.

Преемником должен был стать Сулейман, 45-летний младший брат правителя, но тот тоже боялся быть убитым и отказался выходить из гарема. Сломленный десятилетиями страха, мужчина спросил, могут ли вызвавшие его чиновники понять, каково провести жизнь в ужасе, сказал, что «лучше умереть сразу, чем понемногу умирать каждый день», и заплакал[812]. У него не было ничего подходящего, чтобы надеть на инаугурацию. Главный евнух накинул поверх халата Сулеймана собственные одежды из соболя. Одетый таким образом, принц стал Сулейманом II (1687–1691 гг.), тем временем как братья Мехмед IV, Ахмед и два племянника Ахмед и Мустафа были посажены под домашний арест. Мехмед IV умрет естественной смертью шесть лет спустя.

Оседлый султан вернулся. Когда историк писал о смерти Мехмеда IV через поколение после того, как она произошла, то не называл его благочестивым гази и не упоминал газават или джихад.

Вместо этого хронист утверждал, что Мехмед IV умер в гареме[813]. Человек, потративший жизнь на то, чтобы вырваться из «клетки», зарекомендовать себя как мужественный гази, тем не менее закончил ее бесславно. Гарем был тем местом, которому он принадлежал, согласно требованиям XVIII в., предъявляемым к султанату.

С этого момента династия перешла на новый этап своего развития. Начиная с Османа I в течение примерно трех столетий, принцип «дев-лет» подразумевал, что богатство и власть принадлежат султану, приравненному к династии. Ко времени двух восшествий на престол и низложения Мустафы I и убийства Османа II «девлет» стал олицетворять династию и султанат, поскольку личность правителя была отделена от них. Лояльность власти связывалась скорее с династией, чем с отдельным человеком на троне. Начиная со свержения Мехмеда IV и связанного с ним ослабления власти султаната, «девлет» постепенно обрел свое современное определение: правительство (или государство)[814]. Императору, потерявшему космическое состояние, уделялось теперь куда меньше внимания, на передний план вышла государственная администрация.

Чтобы компенсировать это, следующие правители пытались повысить свою исламскую легитимность. Соответственно, в остальных главах книги повествование будет в меньшей степени сосредоточено на личности или семейной династии, а в большей – на классе чиновников, поскольку такова была характерная черта особого режима того периода.

Хороня память о султане-гази

Преемники Мехмеда IV предпочли похоронить его не в обители гази в Эдирне, а в Стамбуле, в могиле его матери Турхан Хатидже-султан, за Новой мечетью в Эминеню[815]. На табличке в мавзолее султан упоминается как «Охотник», а не «Гази». Входя туда, замечаешь, сколько гробов заполняет главное помещение (останки похоронены под гробницей).

В отличие от мавзолея Сулеймана I с несколькими гробами в центре святилища, эта усыпальница «битком набита» гробами принцев и султанов. Первый большой саркофаг принадлежит валиде-султан. Нужно полностью войти в главную дверь, чтобы заметить гроб Мехмеда IV, увенчанный тюрбаном, немного позади. В смерти, как и в молодости, он остался в тени матери. Несмотря на годы независимой деятельности, он лежит рядом с ней. Значение его правления было омрачено последующими историческими событиями.

Бюрократический класс, возглавляемый великим визирем, желал оседлого, церемониального султана, не имеющего реального значения в Стамбуле, а не беспокойного, мужественного воина, базирующегося в Эдирне. В отличие от предыдущих двух десятилетий, после того, как Мехмеда IV свергли с престола, его больше не называли гази, а склонность к охоте впоследствии подвергалась широкой критике. Вскоре термин приобрел уничижительный оттенок, и к XIX в. бывший император стал известен как «Охотник» – к тому моменту подобное считалось признаком расточительства и экстравагантности, а не смелости и мужественности. В Военном музее в Стамбуле почти ничего не сохранилось о Мехмеде IV, кроме записей о том, как далеко он мог пустить стрелу.