Основания девятнадцатого столетия

Если мы посмотрим на германцев с самого начала, то мы об­наружим в них две противоположные и дополняющие друг дру­га черты: сначала сильное стремление индивидуума властно стоять на своем, затем его стремление путем объединения с вер­ными людьми проложить себе путь к таким делам, которые можно осилить только совместными усилиями. В нашей совре­менной жизни эта двойственность окружает нас со всех сторон, и нити, которые плетутся здесь и там, образуют великолепное искусное, прочно обвивающееся полотно. Монополии и коопе­рация — это, несомненно, два противоположных полюса наше­го нынешнего экономического положения, и никто не будет отрицать, что они подчинили себе весь XIX век. Я утверждаю, что это соотношение, эта определенная полярность³⁸⁵ с самого начала господствовала над нашими экономическими условия­ми и их развитием, так что мы, несмотря на следование друг за другом никогда не возвращающихся форм жизни, благодаря та­кому взгляду приобретаем глубокое понимание прошлого и в результате также и настоящего. Во всяком случае не научное национально-экономическое (это мы предоставим ученым), но такое, какое обычный человек может использовать для пра­вильного восприятия своего времени.

В основе лежит простой, неизменный, конкретный факт: меняющаяся форма, которую принимают экономические отно­шения у определенных людей, прямо вытекает из их характера, а характер германцев, самые общие черты которого я показал в шестой главе, неизбежно ведет к определенным, пусть даже меняющимся формам экономической жизни и к вечным, сход­ным образом повторяющимся конфликтам и фазам развития. Но принято считать, что здесь имеется что–то общечеловече­ское — история, напротив, не дает нам ничего похожего, или по крайней мере только поверхностное сходство. Потому что то, что нас характеризует и отличает, есть одновременное пре­обладание обоих стремлений: к обособлению и к объедине­нию. Когда Като спрашивает, что ищет Данте на своем трудном пути, он получает ответ:

Liberta va cercando!

Этот поиск свободы лежит в основе данных двух проявлений нашего характера. Чтобы иметь экономическую свободу, мы объединяемся с другими, чтобы иметь экономическую свободу, мы выделяемся из союза и рискуем своей головой против мира. Отсюда для индоевропейцев следует совершенно иная экономи­ческая жизнь, чем для семитских народов,³⁸⁶ китайцев и т. д. Но, как я показал на с. 504 (оригинала. — Примеч. пер.\ германский характер и особенно понятие свободы отличается от таковых его ближайших индоевропейских родственников. Мы видели, как в Риме большая «кооперативная» народная сила перемалы­вала любое автономное духовное и моральное развитие лично­сти. Когда позднее необыкновенные богатства отдельных инди­видуумов привели к системе монополий, это послужило только уничтожению государства, и не осталось ничего, кроме безли­кого человеческого хаоса, потому что римляне были способны творить великое только в сообществе с другими людьми, но не могли развивать экономическую жизнь из монополий. В Греции мы находим большую гармонию склонностей, но здесь недоста­ет (в отличие от римлян) связующей силы в достойной сожале­ния степени: выдающиеся энергичные индивидуумы видят только себя и не понимают, что вырванный из родственного ок­ружения человек перестает быть человеком, они предают пле­менной союз и таким образом уничтожают себя и свое Отечест­во. В торговле по указанным причинам римлянам не хватает инициативы, зовущего вперед факела первопроходца, элли­нам — добросовестности, честности, т. е. той общественной все связывающей и для всех обязательной совести, которая позже нашла свое достойное почитания выражение в «настоящем купеческом имуществе» расцветающего немецкого ремесла. Здесь, в «настоящем купеческом имуществе», мы имеем превос­ходный пример воздействия германского характера на экономи­ческие формообразования.

Гильдии, цеха и капиталисты