Основания девятнадцатого столетия

Библейское слово, евангельская жизнь в противополож­ность догматическому учению не заставили себя ждать. Даже более внешнее движение возмущения против роскоши и жаж­ды денег и всего светского направления курии было таким есте­ственным следствием этих предпосылок, что мы видим, что уже Оккам выводит на свет все эти злоупотребления и что Джакопон да Тоди, автор «Stabat Mater», самый духовно значитель­ный из итальянских францисканцев XIII века, призывает к открытому возмущению против папы Бонифация VIII, за что и проводит лучшие годы своей жизни в подземном заключении. И если Дуне Скот так высоко оценивает произведения, как ни­кто другой, хоть в отношении милосердия и веры он не готов идти так далеко, как Фома, то было бы действительно весьма поверхностно судить, чтобы видеть здесь что–то специально римское и не понимать, что именно это учение ведет к учению Лютера, потому что для этих францисканцев главным было возвести в центр религии волю вместо формальной религиозности. Таким образом, религия становится переживанием, опытом, на­стоящим. Как говорит Лютер: «вера — это есть милосердная воля», и в другом месте: «вера настолько живая, деятельная, мощная вещь, что невозможно, чтобы она не творила непре­рывно добро».⁴⁵⁹ Этой «воле», этому «творению» Скот и Ок­кам, поучаемые Франциском, придают особое значение, в отличие от холодного, академического почитания за истину. С понятиями «вера» и «добрые дела» определенные много чи­таемые авторы сегодня играют в фривольные игры. Не буду за­ниматься теми, кто полагает ложь «добрым делом», призываю каждого непредвзятого человека обратиться к Франциску Ас­сизскому и сказать, что составляет ядро этого человека. И каж­дый должен будет ответить: сила веры. Он — олицетворение веры: «не учение, а жизнь, не слова, а сущность». Стоит просто прочитать историю его жизни: не пасторские увещевания, не сакраментальное посвящение привели его к Богу, но вид Распя­того в заброшенной капелле Ассиза и Его слова, которые он прилежно читал в Евангелии.⁴⁶⁰ И все же мы считаем Франци­ска—так же, как и основанный им орден, — особым апостолом добрых дел. А теперь посмотрим на Мартина Лютера — защит­ника спасения через веру — и скажем, не совершал ли он дела, не была ли эта жизнь полностью посвящена действию, и не этот ли именно человек раскрыл нам тайну добрых дел, а именно что должны быть «только лишь свободные дела, совершенные лишь для того, чтобы угодить Богу, а не чтобы достичь благо­честия. .. потому что там, где в них фальшивая приверженность и неверное мнение, что через дела мы хотим стать благочести­выми и святыми, они перестают быть добрыми и заслуживают осуждения, потому что они не свободны».⁴⁶¹ Ученые сколько угодно могут качать головой, но мы, миряне, понимаем, что Франциск Ассизский привел к Дунсу Скоту, а тот в свою оче­редь к Мартину Лютеру, потому что в основе здесь лежит осво­бождение — освобождение личности. Вся жизнь Франциска — это возмущение индивидуума: возмущение против семьи, воз­мущение против окружающего его общества, возмущение про­тив глубоко коррумпированного духовенства и против так сильно отпавшей от апостольской традиции Церкви. И в то вре­мя как священники предписывают ему определенные пути как единственные ведущие к блаженству, он идет по своему пути и как свободный человек общается непосредственно со своим Бо­гом. С теологически-философской точки зрения такой взгляд должен был привести почти исключительно к подчеркиванию свободы воли, что и было в случае Скота. Мы должны признать, что он со своим односторонним выделением liberum arbitrium проявляет меньше философской глубины, чем его противник Фома, но тем больше религиозной и (позволю себе так сказать) политической. Потому что таким образом этой теологии удает­ся перенести центр тяжести религии — прямо противоположно Риму — в индивидуальную личность. «Христос — дверь к спа­сению; от тебя, человек, зависит, войти в нее или нет!» Только это — подчеркивание свободной личности — является решаю­щим, только это, а не изощренные уловки о милости и заслугах, о вере и добрых делах. Этот путь вел к антиримскому воспри­ятию Церкви и вообще иной, не исторически-материалистиче­ской, но внутренней религии. Это скоро обнаружилось. Правда, именно Лютер, политический герой, долгое время препятство­вал этому естественному и недопустимому религиозному дви­жению. Подобно Дунсу Скоту он закутывал свое здоровое, сильное, свободное познание в покров хитроумных теологем и жил полностью в исторических и поэтому непременно нетерпи­мых представлениях выросшей из иудаизма веры. Однако это расположение духа, давало ему силы для настоящего дела: он одержал победу в своей борьбе за Отечество и достоинство гер­манцев, застывшая же монашеская теология его раскрошилась как глиняный горшок, слишком маленький, чтобы вместить со­держимое. Лишь в XIX веке мы вновь присоединились к тем ве­ликим теологам, чтобы вновь пойти по пути свободы и в области богоучения.