Основания девятнадцатого столетия

Не будем недооценивать значение теологов в развитии на­шей культуры! Если кто–то со своими более широкими знания­ми проследит намеченное мной здесь, думаю, обнаружит их благотворное действие вплоть до наших времен. Если ученый римский теолог Абеляр уже в XII веке воскликнул: «Si omnes patres sic, at ego non sic!»⁴⁶² то хотелось бы, чтобы теологи XIX века имели такое же человеческое мужество. Савонарола, человек, чей пламенный дух вдохновлял Леонардо, Микеланд- жело, Рафаэля, больше делает для освобождения, когда с кафед­ры восклицает: «Посмотрите на Рим, главу мира, и посмотрите на его членов! Там больше нет ничего здорового сверху донизу. Мы живем среди христиан, мы общаемся с ними, но они не хри­стиане, они христиане только по имени. Было бы лучше быть среди язычников!»⁴⁶³ Этот монах, скажу я, если он обращается к тысячам и освящает свои слова смертью на костре, делает для свободы больше, чем целая академия либералов, потому что свободу доказывают не мировоззрением, а поведением, она не «слова, а сущность». В XIX веке такой набожный, искренне ре­лигиозный монах, несомненно, сделал для обретения живого ре­лигиозного мировоззрения больше, чем скептик Дэвид Штраус.

Мистики

Настоящей высшей школой освобождения от иератически-исторического гнета является мистика philosophia teutonica, как ее называли.⁴⁶⁴ Доведенное до своего последнего завершения мистическое представление, воззрение сменяет одну догматическую гипотезу за другой как аллегорию. Оста­ется чистый символ, потому что религия тогда является уже не сохранением, надеждой, убеждением, но опытом жизни, дей­ствительным процессом, непосредственным состоянием души. Лагард (Lagarde) говорит в каком-то месте: «Религия — это обязательное настоящее». Это мистическое признание.⁴⁶⁵ Са­мое совершенное выражение абсолютной мистической рели­гии мы обнаруживаем у арийских индийцев. Наших великих германских мистиков едва ли что–то отличает от их индийских предшественников и современников, собственно, их отделяет только одно: индийская религия является истинно индогерманской, где мистика занимает свое естественное, признанное место, а в союзе семитской истории с псевдоегипетской магией нет места для мистики, из–за чего наши различные конфессии в лучшем случае только терпят ее, но чаще преследовали и пре­следуют. С их точки зрения христианские церкви имеют право. Следует просто обратиться к 54-му изречению Майстера Эк- харта, которое гласит: «Ir sunt wizen, daz alle unser Vollkommen­heit und alle unser selikeit lot dar an, daz der mensche durchgange und übergange alle geschaffenheit und alle zitlichkeit und allez wesen und gange un den grünt, der gruntlös ist» («Вы ищете уз­нать, что все наше совершенство и все наше блаженство на­правляется, что человек прошел и перешел все создание и всю земную жизнь и всю сущность и дошел до основания, которое бездонно»). Это совершенно индийское и могло бы быть цита­той из Брихадараньяки упанишады, здесь не удалось бы ника­кой софистике обнаружить связь между этой религией и обетованиями Авраама точно так же, как какой-либо честный человек не будет отрицать, что в мировоззрении, которое под­нимается над «созданием» и «земной жизнью», грехопадение и искупление должны быть символами истины внутреннего опыта, которую иначе выразить невозможно. Следующее ме­сто из 49-й проповеди Экхарта также относится сюда: «Пока я есть то или это, или имею то или это, то я ничто и ничего не имею. Как только ты решаешь, что ты не есть то или это и ниче­го не имеешь, то ты повсюду. Следовательно, как только ты не есть то или это, ты есть все».⁴⁶⁶ Это учение Атмана, по отноше­нию к которому теология Дунса Скота так же несущественна, как Фомы Аквинского. Здесь необходимо сразу же сделать еще одну предпосылку: подобной мистической религией была ре­лигия Иисуса Христа, она звучит в Его делах и в Его словах. То, что Царство Небесное «внутрь нас есть»,⁴⁶⁷ не оставляет места никаким эмпирическим или историческим толкованиям.