Основания девятнадцатого столетия

Здесь можно иметь склонность, вместе с Кантом — который подобно Лютеру, хотя он был неразрывно связан с мистиками, хоть и не хотел о них много знать — различать между «меч­тателями разума» и «мечтателями ощущений» ⁴⁸⁵ Действи­тельно, прослеживаются два основных направления, одно имеющее целью больше нравственно-религиозное, другое — более метафизическое. Однако различие провести сложно, так как метафизика и религия в умах германцев никогда полно­стью не разделялись. Насколько важно, например, перенести добро и зло полностью в волю, как мы уже (для зоркого читате­ля) упоминали у Данса Скота и обнаружили у Экхарта и Якоба Бёме. Воля должна быть свободной. Но мистике присуще чув­ство необходимости, поскольку мистика тесно срослась с при­родой, где повсюду наблюдается действие необходимости.⁴⁸⁶ Поэтому Бёме называет природу «вечной» и отрицает ее созда­ние из ничего: это имеет философское осмысление. Как же спа­сти свободу? Как видим, здесь нравственная и метафизическая проблемы вцепляются друг в друга, как два утопающих, поэто­му дела здесь обстояли плохо, пока на помощь не пришел вели­кий Кант, в руках которого сошлись различные нити: теология, мистика, гуманизм и естествознание. Только путем признания трансцендентальной идеальности времени и пространства мо­жет быть спасена свобода, без принуждения разума, т. е. что наша собственная сущность не исчерпывается миром явлений (включая наше тело), что скорее существует прямой антаго­низм между миром, который мы воспринимаем чувствами и осмысливаем мозгом и несомненным опытом нашей жизни. Например, свобода: Кант показал раз и навсегда, что «разум не может объяснить возможность свободы,⁴⁸⁷ потому что природа и свобода — противоположности. Кто, будучи убежденным реалистом, это отрицает, после тщательного изучения вопроса обнаружит, что ему «не остается ни природы, ни свободы».⁴⁸⁸ По сравнению с природой свобода просто абсолютно немысли­ма. «Что такое свобода практически, мы понимаем очень хоро­шо, но в теории, что касается ее природы, у нас вызывает протест, возражение, противоречие даже в желании ее по­нять»,⁴⁸⁹ потому что «что моя воля двигает моей рукой мне по­нятно не более, чем если кто–то скажет, что может задержать движение Луны по ее орбите; разница только в том, что то я уз­наю, а это мне никогда не пришло в голову».⁴⁹⁰ Однако то — свобода воли, двигать рукой — я узнаю, отсюда Кант в другом месте приходит к неопровержимому заключению: «Я говорю: всякое существо, которое может действовать не иначе как под­чиняясь идее свободы, в практическом отношении действи­тельно свободно».⁴⁹¹ Конечно, в такой книге, как данная, я должен избегать более подробных метафизических рассужде­ний (в результате чего, правда, дело становится действительно понятным и убедительным), но надеюсь, что я сказал достаточ­но, чтобы каждый понял, насколько тесно связаны мировоззре­ние и религия. Подобная проблема никогда не могла прийти в голову евреям, потому что они поверхностно наблюдали при­роду и самих себя и остановились на детской точке зрения за­шоренного эмпиризма. Об африканских, египетских и прочих выродках, помогавших строить христианскую церковь, нет ну­жды даже говорить. Именно здесь, где было необходимо ис­следовать глубочайшие тайны человеческого ума, необходимо было предпринять позитивное строительство с самого начала. Эллины мало сделали для этого,⁴⁹² индийцы были еще неиз­вестны. Августин — по своей истинной склонности настоящий мистик — своими наблюдениями указал направление о сущно­сти времени (с. 599 (оригинала. — Примеч. пер.)), так же как Абеляр о пространстве (с. 469 (оригинала. — Примеч. пер.)), но только настоящие мистики дошли до основания дела. Они не­устанно подчеркивали идеальность времени и пространства. «В мгновении заключено все время», — несколько раз повто­ряет Экхарт. Или вновь: «Все, что есть в Боге, это настоящий миг, без обновления и становления».⁴⁹³ Особенно убедителен здесь, как часто бывает, силезский сапожник, потому что у него такие признания теряют почти всякий абстрактный прив­кус и говорят непосредственно из души к душе. Если время только условная форма опыта, то Бог «не подчиняется про­странству»,⁴⁹⁴ тогда вечность тоже не будущее, но мы охваты­ваем ее полностью уже в настоящее время. Так Бёме пишет свое знаменитое стихотворение:

Кому время как вечность

И вечность как это время,

Тот свободен от всех споров.