Основания девятнадцатого столетия

Так, например, он не хотел знать об анатомии, она каза­лась ему «мертвой», и он считал, что главным является «вы­вод от великой природы — внешнего человека — к мелкой природе индивидуума». Но чтобы приблизиться к этому внешнему человеку, он составляет два принципа, ставшие ос­новополагающими для всего естествознания: наблюдение и эксперимент. Ему первому удалось обосновать рациональ­ную патологию: «Температура — это шторм, который изле­чивает сам себя», и т. д. Точно так же рациональная терапия: цель медицины — поддерживать природное стремление к из­лечению. А разве не замечательно его предостережение мо­лодым врачам: «Высшая основа лекарства — любовь, — лю­бовь учит и вне ее не может родиться врач».⁵⁰⁶ Нельзя не назвать еще одну заслугу этого необычного, авантюрного мистика: он первым ввел немецкий язык в университете! Ис­тина и свобода были лейтмотивом истинной мистики, поэто­му ее апостол сослал язык привилегированной лживой учено­сти из аудиторий и отказался надевать красную ливрею факультета: «высшие школы дают только красный мундир, берет, а затем четырехугольного глупца».⁵⁰⁷ Однако мисти­ка многого достигла, особенно в области медицины и химии. Так, например, мистик Ван Хельмонт (1577-1644) изобрел опиесодержащее обезболивающее средство и открыл угле­кислый газ. Он первым обнаружил истинную природу исте­рии, катара и т. д. Глиссон (1597-1677) своим открытием воз­будимости живого волокна совершивший гигантский шаг в наших знаниях о животном организме, был явным мистиком, у которого, по его признанию, «внутренние размышления» вел скальпель.⁵⁰⁸ Этот список можно легко продолжить, одна­ко достаточно подчеркнуть факт. Мистики — мы видим это на примере Шталя с его флогистоном⁵⁰⁹ и великого астронома Кеплера, столь же ревностного мистика, как и протестанта — гениально пролили много света на пути естествознания и ос­нованной на исследовании природы философии. Правда, он не был надежным вождем и надежным работником, но и в этой области у него есть заслуги. Он не только многое от­крыл, как мы только что видели, он не только наполнил своим богатством идей часто довольно пустой арсенал так называе­мых эмпириков (так, например, Френсис Бэкон списывает це­лые главы из Парацельса, не цитируя его), но ему присущ оп­ределенный инстинкт, который ничто в мире не может заменить и который вдумчивые мужи должны уметь исполь­зовать. «Неотчетливое познание несет в себе зерна ясного по­знания», понял уже в прошлом веке философ Баумгартен.⁵¹⁰ Глубокие размышления об этом есть у Канта. Известно, что именно этот философ не признает иного объяснения эмпири­ческого феномена как механического, когда он убедительно излагает: «Только те причины явлений мира, которые основа­ны на законах движения простой материи, могут быть постиг­нуты». Но это не мешает ему сделать достойное внимания вы­сказывание о столь высмеиваемой в наши дни жизненной силе вышеупомянутого Шталя: «Я убежден, что Шталь, охот­но объясняющий изменения в животном мире органическими причинами, часто ближе к истине, чем Гофман, Борхааве (Boerhaave) и многие другие, которые опускают нематери­альные силы из взаимосвязей и придерживаются механиче­ских причин».⁵¹¹ Я полагаю, что заслуга этих личностей, ко­торые «ближе к истине», значительна в создании нашей новой науки и мировоззрения, и мы не можем обойтись без них в настоящем и будущем. Отсюда ведет узкая тропинка на вершины — доступные только избранным умам — к тому родственному мистическому художественному воззрению, открытому Гёте еще до конца XVIII века. Его открытие про­межуточной кости верхней челюсти произошло в 1784 году, метаморфоза растений появилась в 1790 году, введение в сравнительную анатомию в 1795-м. Здесь «мечтания», кото­рые пробудили гнев Лютера, и «неистовство с разумом и вос­приятием» («Rasen mit Vernunft und Empfindung»), которое привело мягкого Канта вне себя, были объявлены созерцани­ем; на смену обманчивому свету ночи последовали сумерки нового дня, и гений нового германского мировоззрения смог посвятить своей сравнительной анатомии прекрасное стихо­творение, которое начинается словами:

Осмельтесь, готовьтесь взойти на вершины На последнюю ступень, Подайте мне руку и взгляните свободно В далекое поле природы...

И заканчивает словами:

Радуйся, высшее творение природы;

Ты ощущаешь способность

Последовать за ее высшей мыслью,

К которой она поднялась.

Здесь замри и обрати взор

Назад, проверь, сравни, и возьми из уст музы

Уверенность, что ты видишь, а не грезишь.

Гуманисты