Основания девятнадцатого столетия

Совершенно очевидно, что гуманисты в определенном смысле являются полной противоположностью мистикам, но здесь нет противоречия. Так, например, Бёме, который не был ученым, очень высоко оценивает язычников как «детей сво­бодной воли» и полагает, что «в них дух свободы открыл большое чудо, как можно судить по оставленной ими мудро­сти»,⁵¹² он даже утверждает: «в этих понятных язычниках от­ражается внутренний святой мир».⁵¹³ С другой стороны, поч­ти все истинные гуманисты много занимаются (там, где они отваживаются) рассматривавшимся перед этим центральным вопросом этики и вместе с Помпаназзи (1462-1525) приходят к выводу: добродетель, основанная на награде, не является добродетелью; рассматривать страх и надежду как нравствен­ные движущие пружины — это детская точка зрения, достой­ная грубого люда, мысль о бессмертии следует изучать с чисто философской позиции и не должна приниматься во вни­мание этикой и т. д.⁵¹⁴

Гуманисты так же усердно, как и мистики, заняты ниспро­вержением навязанного Римом религиозного мировоззрения и созданием на его месте нового, только основная тяжесть ре­зультатов их деятельности находится в другом. Их оружие раз­рушения — скепсис; у мистиков это была вера. Даже там, где гуманизм не приводил к резко выраженному скепсису, всегда была основа для очень независимого суждения.⁵¹⁵ Здесь следо­вало бы сразу назвать Данте, для которого Вергилий значил больше, чем какие-нибудь Отцы Церкви, и, не проповедуя про­клятие мира и аскезу, «направляет деятельность собственных индивидуальных сил на счастье человека».⁵¹⁶ Петрарка, кото­рого называют первым настоящим гуманистом, следует при­меру своего великого предшественника: Рим он называет «empia Babilonia», Церковь — «наглой девицей»:

Fondata in casta et humil povertate, Contra i tuoi fondatori alzi le corna, Putta sfacciata!

Подобно Данте Петрарка нападает на Константина, кото­рый своим роковым подарком, «mal nate ricchezze», когда–то чистую, смиренную невесту Христа превратил в бесстыдную нарушительницу супружеской верности, прелюбодейку.⁵¹⁷ Но вскоре действительный скепсис стал таким неизбежным ре­зультатом гуманистического образования, что он заполнил коллегию кардинала и воссел на папский трон. Лишь Реформа­ция в союзе с ограниченным умом басков привела к проникну­той благоговением реакции. Уже к началу XVI века итальянские гуманисты выдвинули принцип: intus ut übet, foris ut moris est, а Эразм Роттердамский публикует свою бессмерт­ную «Похвалу глупости», в которой церкви, священники, дог­мы, этика, короче, все римское здание, вся «смердящая сорная трава теологии», как он ее называет, подвергаются критике в такой степени, что некоторые полагают, что одно это произве­дение способствовало Реформации больше, чем все другое.⁵¹⁸

Такой же метод и талант нашли свое выражение в XVIII ве­ке в лице Вольтера.