Основания девятнадцатого столетия

Основным является факт, что люди для понимания мира не удовлетворяются так называемыми авторитетными, потусто­ронними притязаниями, но обращаются к миру и задают ему вопросы. Сотни лет это считалось предосудительным. При внимательном рассмотрении становится понятно, что это есть общее для всех этих различных групп пробуждающегося германизма свойство. Мистик погружается в свой собствен­ный внутренний мир и охватывает, осмысляет настоящее сво­ей индивидуальной жизни с такой силой, что письменные свидетельства и вероучения бледнеют и становятся второсте­пенными. Его метод можно было бы назвать объективизацией материала мира, данного субъективно. Задача гуманиста, на­против, собрать и проверить все различные человеческие сви­детельства — поистине важный документ мировой истории. Уже одно стремление свидетельствует об объективном инте­ресе для человеческой природы вообще, и ни на каком другом пути не будет быстрее подорвано фальшивое самомнение мнимого авторитета. И даже в теологии это направление про­ложило свой путь, потому что когда Дуне Скот хочет полно­стью отделить разум и мир от веры, он освобождает их для самостоятельной жизни, а его брат по ордену Роджер Бэкон требует свободного, не скованного оглядками на теологию, изучения природы и основывает таким образом собственно философию натуралистов, исследователей природы. Я гово­рю «исследующая природу» философия, не натурфилософия, потому что последнее выражение применяется для опреде­ленных систем, я же хочу вначале подчеркнуть, выделить ме­тод.⁵²⁷ Этот метод является главным, потому что он образует объединяющую связь и способствует тому, что, несмотря на различие направлений и решений наша философия последо­вательно развивалась как общее явление и стала истинным элементом культуры, подготовив новое мировоззрение и в оп­ределенной степени уже осуществив его. Ядром этого метода является наблюдение природы, а именно совершенно незаин­тересованное, направленное к истине наблюдение. Эта фило­софия есть философия как наука, этим она отличается не только от теологии и мистики, но и — обратим на это внима­ние — от опасного и вечно неплодотворного вида — филосо­фии как логики. Теология находит свое оправдание в том, что она служит либо великой мысли, либо политической цели, мистика — это непосредственное явление жизни, привлекать же для объяснения мира (внешнего и внутреннего) только ло­гику, делать законодателем ее, а не воззрение, не опыт, значит просто преднамеренно заковывать правду в цепи, и означает, в сущности говоря (как я пытался показать в первой главе), не что иное, как новое начало суеверия. Поэтому мы видим, что новый период исследующей природу философии начина­ется общим возмущением против Аристотеля. Этот эллин не только анализировал формальные законы мышления и сделал тем самым более надежным их использование, за что заслу­живает благодарность всех последующих поколений, но предпринял попытку решить логическим путем все проблемы еще неисследованного и вообще неподдающегося исследова­нию, непостижимого. Так, наука стала невозможна,⁵²⁸ потому что молчаливая предпосылка законодательной логики за­ключается в том, что человек является мерилом всех вещей, в действительности же — как просто логическое существо — не является мерилом даже самого себя. Телезий (Telesius) (1508-1586), крупный математик и естествоиспытатель из Неаполя, подготовивший почву Харви (Harvey) для открытия кровообращения, возможно, первым поставил себе задачу очистить бедный человеческий мозг от аристотелевской пау­тины. Некоторые робкие попытки в этом направлении уже предпринимал Роджер Бэкон, Леонардо с самоуверенностью гения называл аристотелевское учение о душе и боге «ложной наукой» (с. 108 (оригинала. — Примеч. пер.)), Лютер также в самом начале своего пути, когда он еще пребывал в лоне рим­ской церкви, был энергичным противником Аристотеля и имел намерение очистить философию от его влияния.⁵²⁹ Но лишь теперь пришли люди, имевшие мужество своими рука­ми убрать ложь, чтобы освободить место для правды. Они по­сягали не только и не главным образом на Аристотеля, но на всю господствующую систему, в которой логика, вместо того, чтобы быть служанкой, как королева восседала на тро­не. Непосредственными учениками Телезия были Кампанелла, теоретик познания, и Джордано Бруно, оба помогали свержению логического идола на глиняных ногах. Фрэнсис Бэкон, хоть и не идет как философ в сравнение с этими двумя, однако оказал намного большее влияние, находился в прямой зависимости, с одной стороны — от Телезия, с другой — от Парацельса, т. е. двух ярых аристотелевцев. Своей критикой эллинского мышления он далеко не попал в цель, но именно поэтому ему удалось сделать tabula rasa для истинной науки и научной философии, для единственно правильного метода, который он в своей «Instauratio magna» метко назвал как «inter empiricam et rationalem facultatem conjugium verum et legi- timum». Прошло немного времени, и из недр римской церкви вышел Гассенди (1592-1655) с его «Антиаристотелевскими упражнениями» — «одна из самых острых и задорных атак на аристотелевскую философию», по выражению Ланге. Хотя молодой священник посчитал более разумным сжечь свою книгу, она тем не менее осталась знамением времени, тем бо­лее что именно Гассенди стал главным в продвижении наук наблюдения и строгого математически-механического объяс­нения феноменов природы. Аристотель совершил роковой шаг от наблюдения природы к теологии, теперь появляется теолог, который разрушает ложные выводы Аристотеля и воз­вращает человеческий ум назад к чистому наблюдению при­роды.