Основания девятнадцатого столетия

Эти факты не нуждаются в комментарии. Что, возможно, ну­ждается в комментарии, это бегло упоминавшийся факт, что пре­обладание музыкального таланта является характерной чертой германского ума, это обусловливает необходимо другое, своеоб­разное развитие поэзии и всего искусства. Контраст с другими индоевропейскими расами будет для нас поучителен.

Индийцы, видимо, были также очень одаренными музыкаль­но, но у них все потерялось в огромном, сверхмногообразном и отсюда бесформенном. Так, например, они различали 960 раз­личных тональностей, таким образом была разрушена всякая возможность технического совершенствования.⁶⁴¹ У эллинов была другая крайность: они имели научно развитую, но тесно ограничивающую музыкальную теорию, и их музыкальное ис­кусство развивалось в таком непосредственном, неотделимом единстве с их поэтическим искусством — звук подобен телу слова — что оно никогда не достигло какой-либо самостоятель­ности, поэтому также более высокой выразительной жизни. Языковые выражения образуют основу эллинской музыки: из них, не из чисто музыкальных соображений, произросли даже тональности греков. Вместо того чтобы, как мы, строить гармо­нический образ снизу вверх (что не является произволом, но обосновывается фактами акустики, в частности наличием со­звучных обертонов), греки строили сверху вниз. Вверху парила мелодия языка, самостоятельно, не учитывая музыкальную кон­струкцию, в определенной степени как «музыкальное говоре­ние». К поющему голосу присоединялось вниз лишенное всякой самостоятельности инструментальное сопровождение. Даже не­специалист поймет, что на такой основе не может развиваться слух, а музыка не может вырасти в самостоятельное искусство, в таких условиях музыка оставалась больше неотъемлемым худо­жественным элементом, чем формирующим искусством.⁶⁴² То, что не смогло осуществиться у индийцев из–за чрезмерно утон­ченного слуха, у эллинов было исключено вследствие вытесне­ния музыкального смысла в пользу языкового выражения.

Решительное слово произнес Шиллер: «Музыка должна стать образом». Возможность для этого нашлась только у гер­манцев.

Каким образом германцы смогли сделать из музыки искусст­во — свое искусство — развить его самостоятельность и вырази­тельную способность, читателя должны познакомить музыкаль­ные истории. Однако, поскольку мы исходим из того, что рассматриваем искусство как целое, я должен обратить его вни­мание на большой недостаток. Поскольку музыка по своей сути есть проявление непроизносимого, о музыке нельзя ничего или очень мало «говорить», поэтому музыкальная история всегда съе­живается в главном до разъяснения технических вещей. В исто­риях изобразительных искусств это случается реже: планы, фото­графии, факсимиле дают нам наглядное изображение предметов. Кроме того, книги по изобразительным искусствам содержат ров­но столько технических вопросов, сколько каждый разумный че­ловек сразу сможет понять, музыкальная же техника требует особых научных трактатов. Еще менее выгодно для музыки срав­нение с историей поэзии. Здесь не требуется знать, что вообще су­ществует техника, обсуждение ее ограничивается узким кругом ученых. С историей поэзии мы знакомимся непосредственно из произведений самой поэзии. Нам представлены различные ветви искусства в совершенно различной исторической перспективе, это значительно усложняет общий обзор. В нашу задачу входит внутренне упорядочить наши знания истории искусств. Для этого будет полезным соображение, что вообще не существует искус­ства, у которого — в живом произведении — техника полностью безразлична, как у музыки. Музыкальная теория — это что–то совершенно абстрактное, музыкальная инструментальная техни­ка — что–то чисто механическое. Они сопровождают искусство, но не относятся к нему иначе, чем учение о перспективе и владе­ние кистью к картине. Что касается техники инструмента, то она состоит из обучения определенных мускул рук, пальцев или лица, или же тренировки голосовых связок. Что необходимо кроме это­го — интуитивное восприятие чужих чувств и их выражение, — этому нельзя научить, и именно это и есть музыка. С теорией дело обстоит так же: самый гениальный музыкант — венгерский цы­ган — не знает, что такое ноты или интервал, или тональность, напротив, уже у греков самые глубокомысленные теоретики му­зыки имели так же мало музыкального таланта, как физик Гельмгольц. Это были не художники, а математики.⁶⁴³

Музыкальное искусство (единственное из всех искусств) не является аллегорическим искусством, т. е. это самое чистое, са­мое совершенное «художественное» искусство, такое, где чело­век больше всего приближается к абсолютному творцу. Поэтому оно оказывает непосредственное воздействие: оно превращает слушателя в «со–творца». Каждый человек становится гением, воспринимая музыкальные впечатления. Техническая сторона в этом случае полностью исчезает, она не существует в момент ис­полнения. Следовательно, именно здесь, где мы больше всего уз­наем о технике, она меньше всего значит.⁶⁴⁴