Основания девятнадцатого столетия

Потому что она, считает Гердер, приводит к бесформенности и делает душу «негодной и равнодушной».⁶⁴⁷ Еще более ясное высказывание принадлежит величайшему музыкальному поэту XIX века: «Музыка в своем бесконечном подъеме всегда остает­ся чувством. Она выступает в сопровождении нравственного действия, но не как само действие. Она может ставить чувства и настроения рядом друг с другом, но не может развивать одно на­строение из другого. У нее отсутствует моральная воля».⁶⁴⁸ И по­этому никогда не было, даже в век от рождения Гайдна до смерти Бетховена, в период расцвета чисто инструментальной музыки, музыкального гения, который бы не посвятил большую часть, часто большую часть своего художественного творчества ожив­лению, одушевлению поэтических произведений. Это можно сказать обо всех композиторах до Баха, в значительной степени это можно сказать о самом Бахе, о Генделе, также и о Гайдне, полностью о Глюке, о Моцарте, что касается его художествен­ной деятельности, а также его высказываний, о Бетховене мень­ше только в той степени, что здесь чисто инструментальная музыка достигла такой степени определенности, что отважива­лась сочинять сама. Но Бетховен все больше приближался к по­эзии, будь то программа, будь то предпочтение вокальных композиций. Я не оспариваю права на существование чистой ин­струментальной музыки — против этой подмены предупреждал Лессинг — я ее горячий поклонник, для меня камерная музыка (при условии развития в комнате, не в концертном зале) относит­ся к сказочному обогащению жизни души, но я установил, что вся подобная музыка берет начало своего существования от дос­тижений пения и что каждое отдельное расширение музыкально­го выражения исходит из той музыки, которая подчинена «моральной воле» творчества поэта — мы вновь пережили это в XIX веке. О чем часто забывают, но о чем ни в коем случае нель­зя забывать при оценке нашего искусства как целого, что поэт и в произведениях так называемой абсолютной музыки, часто и не­заметно, всегда стоит рядом с композитором. Если бы это музы­кальное искусство не выросло под крылом поэта, мы бы не смогли его понять, и сейчас оно не может обходиться без поэта, только теперь оно обращается к слушателю и просит взять эту роль на себя, но он может это только в той мере, пока музыка не удаляется из круга известных аналогий. Гёте называет это харак­терной чертой германской поэзии вообще, в отличие от эллин­ской:

Hier fordert man Euch auf zu eigenem Dichten,

Von Euch verlangt man eine Welt zur Welt.

Здесь от вас ждут собственного творчества,

От вас требуют мира для мира.

и это особенно оправданно в нашей чистой инструментальной музыке. Действительно, буквально «абсолютная» музыка была бы неслыханным монстром, потому что она бы была выраже­нием, которое ничего не выражает.

385