279 Сегодня установлено, что бумагу изобрели не китайцы и не арабы, но арийские персы (см. далее раздел «Промышленность»). Однако Рихтхофен — его суждение имеет большое значение благодаря чисто научной остроте и независимости — склоняется к предположению, что все, что имеют китайцы в области «знаний и методов цивилизации» не является плодом собственной изобретательности, но все является импортом. Он указывает на то, что, насколько позволяют понять наши сведения, китайцы никогда не умели использовать свои собственные научные инструменты (см.: «China», 1877,1, 390, 512 fg., etc.), и приходит к выводу (с. 424), что китайская цивилизация вызвана давними контактами с арийцами в Центральной Азии. Весьма примечательным является подробное доказательство, что удивительные картографические достижения китайцев простираются только до тех пор, где политическое правление имеет практический интерес («China», 1,389). Всякий дальнейший прогресс был исключен, так как «чистая наука» — это уже мысль культуры.
280 это самая
низкая оценка.281 Ничтожность китайской поэзии известна, только в самых малых формах дидактических стихов она создала нечто симпатичное. О музыке и музыкальной драме Амброс («Geschichte der Musik». 2. Aufl., I, 37) пишет: «Этот Китай производит впечатление, как будто видишь культуру других народов в отражении в карикатурном зеркале». Что Китай дал одного-единственного действительного философа, после усердного обзора соответствующей литературы, я не могу поверить. Конфуций — это некоторый вид китайского Жюля Симона (Jules Simon): этик, политик и педант с благородными мыслями и без всякой фантазии. Несравненно интереснее его антипод JIao-Цзы (Läo-tze) и его школа так называемого даосизма (Täoismus). Здесь мы встречаемся с действительно оригинальным, захватывающим восприятием мира, но и оно направлено исключительно на практическую жизнь, и его невозможно постичь без прямого генетического отношения к особой цивилизации китайцев с ее бесплодной спешкой и невежественной ученостью. Потому что даосизм, который нам изображают как метафизику, теософию и мистицизм, есть просто нигилистическая реакция, отчаянный протест против ощущаемой бесполезности китайской цивилизации. Если Конфуций — Жюль Симон (Jules Simon) из мира середины, то Лао-Цзы (Läo-tze) — Жан-Жак Руссо. «Отбросьте от себя ваше многое знание и вашу ученость, и народу будет лучше в сотни раз; отбросьте вашу благотворительность и ваше морализирование, и народ проявит, как ко- гда-то, детскую любовь и доброту; отбросьте ваши искусственные жизненные установки и откажитесь от жажды богатства, и не будет больше воров и преступников («Дао-дэ-цзин» («Täo The King». I, 19, 1). Это основное настроение, как видим, чисто моральное, не философское. Отсюда получается, с одной стороны, создание утопических идеальных государств, в которых люди больше не умеют читать и писать и счастливо живут в мире, без малейшего следа ненавистной цивилизации, при этом внутренне свободны, потому что, как сказал Ван-цзы (Kwang-tze) (выдающийся даосист): «Человек является рабом всего того, что он изобретает, и чем больше вещей он собирает вокруг себя, тем менее свободно его движение» (XII, 2, 5). С другой стороны, такой