Особо коварен и хитёр (СИ)

Хань не мог видеть это лицо так близко даже в полумраке. Настолько близко, что его дыхание играло на смуглой коже и возвращалось к нему же, оттолкнувшись от сухих и чуть потрескавшихся губ. Хань был попросту к этому не готов. Если к этому вообще можно быть готовым хоть когда-нибудь… Пять лет воздержания и отлучения осыпались тонкой струйкой невидимого праха на подушку - прямо между Ханем и Чонином. Оставалось лишь придвинуться ближе, забыв обо всём, и смотреть, смотреть, смотреть… и дышать. Если получится вспомнить, как вообще нужно дышать и для чего. Вспомнить не получилось, зато в голову пришла спасительная мысль: если не выходит дышать, то почему бы не заменить вдох поцелуем? Вдруг поможет.

Целоваться Хань не разучился, а Чонин практиковался в этом почти каждую ночь. Всё оказалось настолько естественным и простым, что совершенно не хотелось отпускать полные, но неожиданно твёрдые губы. Хань продолжал ловить их, мягко удерживая своими губами, проводя самым кончиком языка в намёке на ласку, но пока не отваживаясь заходить дальше. Пока он только изучал Чонина, пытался понять, что нравится, а что - нет. Кому-то нравились именно такие поцелуи, напоминавшие игривые покусывания и посасывания, кому-то больше по душе поцелуи откровенные, глубокие, проникающие, а некоторые не любят целоваться вовсе. Чонин любил. Первый вариант - по отношению к нему. Второй вариант - по отношению к партнёру. Хань мог бы и догадаться: чувственные губы созданы для того, чтобы их ласкали. И он послушно продолжил начатую игру, дразня именно губы Чонина, заставляя их гореть, а потом позволил языку Чонина проскользнуть в его рот и отплатить тем же, но уже так, как нравилось Ханю, - глубоким проникновением.

Хань запустил пальцы в спутанные тёмные волосы, притягивая Чонина всё ближе и ближе к себе, не давая ни единого шанса прервать поцелуй. И его совершенно не смущало то, что Чонин мало что понимает, если понимает вообще. Скорее всего, Чонин полагал, что видит сон. В любом случае, восприятие Чонина искажали его состояние, температура и приглушённый неверный свет, но Ханя сейчас это не беспокоило. Не беспокоило и то, что Чонин может после не вспомнить их близость. Ханя даже не волновало то, что он сам мог заболеть. Во-первых, он тоже выпил кое-что из лекарств; во-вторых, он даже хотел заболеть, чтобы остаться с Чонином подольше, а раз хотел, то точно не заболеет - закон подлости. Но всё это сейчас не имело никакого значения.

Прямо сейчас Хань собирался нарушать все мыслимые и немыслимые правила, быть эгоистичным и беспринципным и идти до конца. Может, он и поменялся местами с Сэхуном, но он не Сэхун, он намного опаснее. И он жадный.

Ладони мягко коснулись груди, легко сдвинулись к животу, прошлись по бокам и задержались на узких бёдрах. Немного неудобно было действовать левой рукой из-за их поз, но это пустяк. Под пальцами - гибкие мышцы, тёплые. Хань ещё медленнее сдвинул правую ладонь, чтобы ощутить округлость ягодицы - жёсткость и твёрдость тренированного тела. Мышцы на ногах Чонина были столь же твёрдыми и сухими. “Небо” и “земля” танцора, как рассказывали им на лекциях по истории танца - Хань помнил это занятие. Гибкая и пластичная верхняя половина тела - “небо”. Сильная и надёжная, подобная каменной основе, нижняя половина тела - “земля”. Чонин и впрямь хорошо учился танцам, коль добился правильного эффекта. Похоже, он продолжал заниматься сам до сих пор, раз сохранял эту форму, что считалась канонической в искусстве танца.

Хань решительно придвинулся ещё ближе к Чонину, обхватил его правой рукой и провёл пальцами по спине, рисуя воображаемую черту вдоль позвоночника и наслаждаясь безнаказанностью. Он мечтал об этом - он это получил. Его руки всё смелее и хаотичнее изучали тело Чонина, повторяли каждую линию. Восхищение Хань мог выражать лишь шумными рваными вдохами или выдохами. Собственное сердцебиение становилось всё громче, всё быстрее, пока не примерещилось, что эти звуки вдруг заполнили помещение и теперь отдавались в ушах частой пульсацией.

Откинув одеяло, Хань приподнялся и сдвинулся, чтобы удобнее устроить Чонина, затем склонился к нему, поймал тихий выдох и потёрся о слегка приоткрытые полные губы собственными. Неторопливо помечал лёгкими поцелуями подбородок, шею, щёки и скулы - пробовал на вкус смуглую кожу. Кажется, и впрямь стал маньяком, да вот только всё никак не мог поверить, что это по-настоящему. Понадёжнее уперевшись коленями для обретения опоры, водил руками по плечам и груди, наклонялся и касался губами, втягивал в себя запах, который принадлежал только Чонину, особенный запах, такой же горячий, как танцы Чонина. И улыбался, потому что Чонин испытывал возбуждение и дрожал. То ли всё ещё озноб, то ли уже дрожь желания, то ли сразу всё вместе.