Особое мнение

– Да, за твоей спиной прятались мы, а с этих пор наша помощь заметно увеличится. Мы всегда и во всем стремимся к равновесию, к «ничьей», наподобие псиоников и антипси. Сию минуту Рейнольдс слегка перетягивает, но это – дело легко поправимое. Кое-какие шаги предпринимаются уже сейчас. Конечно, наше могущество не бесконечно. Мы ограничены продолжительностью жизни – то есть сроком примерно в семьдесят лет. Ну и странно же чувствуешь себя вне времени! Представь: ты не подвержен никаким переменам, не связан никакими законами… будто внезапно снят с шахматной доски и видишь всех остальных как фигуры. Будто вся Вселенная – игровое поле в черно-белую клетку, а каждая личность, каждый объект на нем крепко привязан к собственному квадратику пространства-времени. Ну, а мы вне доски, над доской и запросто можем дотянуться до нее сверху. Поправлять, менять расстановку людей, менять весь ход игры так, что фигуры и не заметят. Снаружи. Извне.

– И при всем этом ты не вернешь Пат к жизни? – с мольбой в голосе спросил Курт.

– Особого сострадания к этой девушке от меня ждать бессмысленно, – отвечал сын. – В конце концов, Джулия – моя мать. Теперь я понимаю, что означает присказка насчет божьих жерновов. Хотелось бы молоть не так мелко, хотелось бы пощадить кое-кого из попадающих между жерновами, но… Вот мог бы ты взглянуть на положение дел, как мы, сам бы все понял. В наших руках равновесие всей Вселенной. Вообрази себе величину «доски».

Курт горько, страдальчески усмехнулся.

– То есть доска так велика, что один человек не в счет?

Сын озабоченно сдвинул брови. Помнится, точно так же выглядел со стороны сам Курт, пытаясь растолковать мальчишке нечто, лежащее далеко за пределами его понимания. Оставалось только надеяться, что Тим справится с этой задачей лучше него.

– Нет, дело не в этом, – объяснил тот. – Просто для нас она не погибла. Она здесь, в другой части доски, которая тебе не видна. Всегда существовала и будет существовать. Фигуры, пусть даже самые мелкие, с доски не падают. Не исчезают бесследно.

– Для вас, – уточнил Курт.

– Да, ведь мы вне доски. Возможно, со временем наш дар станет общим достоянием, а тогда и горе, и смерть будут восприниматься совсем по-иному. Без заблуждений.

От страстного желания добиться от Тима согласия у Курта заломило в висках.

– Ну, а до тех пор как же? Ведь у меня такого таланта нет. Для меня Пат мертва. Ее клетка на доске опустела, и ни Джулии, ни кому бы то ни было ее… не заполнить.

Казалось, Тим глубоко задумался, однако Курт чувствовал: сын лихорадочно обшаривает разветвления времени в поисках контраргументов. Наконец Тим, снова сосредоточившись на отце, печально кивнул.

– Где ее клетка сейчас, я тебе показать не смогу, – признался он. – А твоя дальнейшая жизнь пуста и бессмысленна во всех направлениях, кроме одного.

Кусты невдалеке от дороги захрустели, затрещали под тяжестью чьих-то ног. Курт обернулся… и в тот же миг ему на шею с разбегу бросилась Пат.

– Вот этого, – пояснил Тим.

Пси, исцели мою дочь!

Худощавый, жилистый человек средних лет, сидевший на водительском месте, лениво придерживал баранку левой рукой. Его пальцы, и щеки, и даже волосы были перепачканы густой смазкой, изо рта торчала мятая сигарета. Шумно, однако плавно катившая вниз по пандусу, ведущему наружу, машина, некогда – наземный грузовик коммерческого образца, приближалась к воротам контрольно-пропускного пункта, к границе владений коммуны.

– Притормози, – предупредила его жена. – Вон, на штабеле ящиков караульный сидит.

Эд Гарби нажал на тормоз, выключил двигатель, и машина, накатом съехав с пандуса, остановилась точно напротив караульного. Близнецы на заднем сиденье оживились, беспокойно заерзали, измученные липкой жарой, сочившейся внутрь сквозь стекла и крышу автомобиля. По гладкой шее жены крупными каплями катился пот, малышка в ее руках ворочалась, слабо брыкала ножками.

– Как она? – негромко спросил жену Эд, кивнув на комок болезненно-серой плоти, кое-как укутанный засаленным одеяльцем. – Ишь, горяча… вся в меня!

Караульный равнодушно, с ленцой подошел к машине. Рукава его были закатаны до локтей, на плече висела винтовка. Опершись широченными ладонями на край открытого бокового окна, он обвел тусклым взглядом кабину, оглядел водителя с женой, детишек, истертую обивку сидений.

– Что скажешь, Мак? За забор собрались? Давай-ка на пропуск глянем.

Эд извлек из кармана смятый пропуск и подал его караульному.

– Дочь у меня, понимаешь, больна.

Караульный, изучив пропуск, вернул бумагу.

– Так ты бы лучше снес ее вниз, на шестой ярус. Права на пользование медсанчастью у тебя имеются, раз вместе со всеми в этой груде хлама живешь.

– Ну уж нет, – возразил Эд, – я родную дочь к этим мясникам не понесу!

Караульный осуждающе покачал головой: