Остаюсь с тобой

«Привет! Только не подумай, что я вдруг решила просить тебя вернуться. Этого никогда не будет, можешь быть уверен. Хватит того, что я отдала тебе молодость. Как же, такой красавец вскружит голову любой девке. Не сумела разобраться, что ты за человек. А когда разобралась… Поздно было! Но ничего, больше такой дурой не буду. Понимаешь? Никогда! У меня рука не поднялась бы теперь писать, если бы не сын. Поздно я тебе показала на двери. Надо было сделать это раньше, когда он был поменьше. А то все допытывается, когда отец вернется со своего лечения. Иногда не слушается меня, капризничает. Становится нервным. Все пристает, где отец. Думаю, уж не сказал ли ему кто-нибудь, что ты приезжал? Так вот, договоримся так. Я сказала ему, что ты после лечения поехал на работу в одно секретное место, поработаешь там лет пять и вернешься. За пять лет мальчик подрастет, поумнеет, тогда ему и отец будет не нужен. А пока нужен. У всех товарищей есть отцы, он тоже хочет иметь отца. Я как-то сказала, что приведу нового, так ни в какую. Говорит, из дома убегу. У него такой же дурной характер, как и у тебя. Не знаю, что делать. Ты ему присылай письма. Хоть одно в месяц. Пусть знает, что отец не забывает его. Конечно, было бы хорошо, если бы присылал хоть изредка десятку-другую. Хотя… откуда у тебя те десятки, когда рот дырявый. Пиши. Твои письма успокоят его, может, помогут ему стать человеком…»

Алесич скомкал письмо, бросил в горящие угли. Бумага почернела, расправилась, задымила и занялась красным пламенем. Упершись руками в колени, он сидел на низкой табуретке, молча наблюдая, как догорают, подергиваясь пеплом, угли в грубке. Нет, после такого письма не поедешь. «Отдала молодость…» Будто он ничего не отдал! Что ж, пусть поживет одна. Одумается, поздно будет.

Вспомнился сын, вспомнился еще маленьким, когда пестовал его на руках, а тот ахал беззубым ротиком, вспомнилось, как маленьким рылся в песочнице и, увидев отца, бежал навстречу, спотыкаясь в своих растоптанных сандаликах. Ему, пьяному, не хотелось брать сына на руки, стыдился его или что, и сам не знает, и он приказывал ему идти назад. Сын обижался, потом весь вечер капризничал. А он, Алесич, лежал на диване в дреме и слышал, как Вера выговаривала малому: «И беда мне с такими мужиками… Один пьяница, другой плакса…» И еще слышал, как она кричала: «Иди, пусть отец пожалеет тебя!» Не выдержал тогда Алесич, вскочил: «Я тебе покажу, как любить сына, я тебе покажу…» — и набросился на жену с кулаками. Вера вызвала милицию. Когда Алесича выводили из дома, он не видел сына, только слышал его пронзительный плач. Потом, в вытрезвителе, этот плач всю ночь стоял у него в ушах. Алесич несколько раз просыпался от детского плача, требовал, чтобы Вера не дрыхла, а успокоила сына. Утром алкоголики приставали с расспросами, какую это Веру он будил ночью. Вспомнилось и счастливое личико сына, когда он в новенькой форме вместе с отцом первый раз шел в школу. Алесич обещал после занятий встретить его. Не встретил. По дороге заглянул в пивной бар и забыл о сыне. Приплелся домой уже в сумерках.

В тот вечер его снова забрала милиция. В милиции продержали пятнадцать суток. А вот отпустили ли его домой из милиции или сразу отправили на лечение, не помнит.

— Слушай, мам, как отсюда деньги посылают? — спросил Алесич.

— Кто как. Кто на почту ходит, кто отдает почтальонке. Она и посылает, — ответила Параска, потом, помолчав, добавила: — Наша почтальонка очень аккуратная.

— Занеси ей… Пусть пошлет сыну… — Он достал из кармана записную книжку, вырвал листок, написал адрес, отсчитал деньги. — Отнеси. Здесь триста рублей. Себе оставь сотню. Может, у кого занимала, так отдай…

— Не много ли? Это же больше, чем моя пенсия за год… — Старуха смотрела на деньги такими глазами, как будто впервые видела столько.

— Отнеси, мам. Пусть пошлет.

— Себе-то хоть оставил?

— Хватит. Теперь, мам, у меня денег много. Пить бросил, а мороженое есть не научился.

Несколько дней Алесич прожил у матери. Отсыпался, днями бродил по деревне, засиживался с кем-нибудь на лавочке в затишке, одним словом, постепенно приходил в себя. Отдохнув, снова затосковал, не находя себе места. Стал собираться. Матери сказал, что надо на работу. А про себя думал, что вот поедет, поищет Катю, если не найдет, тогда и примет окончательное решение, как быть дальше. Ему хотелось найти, но он готовил себя к худшему.

В конторе райпотребсоюза сказали, что никакая Катя Юрковец в их системе не работает. Посоветовали обратиться в заводские столовые. Даже дали номера телефонов некоторых из них, разрешили позвонить прямо от них. Подсел к столу, начал названивать. Никто ничего не знал. Из райпотребсоюза вышел разочарованный. Увидев неподалеку на низком строении с широкими окнами надпись «Кафе „Ягодка“», решил заглянуть туда, подкрепиться, а потом сходить к Скачкову. Может, предложит какую работу. В дверях остановился, высматривая сквозь густой синий дым, висевший над столами, свободное место.

— Алесич! — услыхал вдруг свою фамилию.